О Шмидте

Кэрри будто от природы обладала благородством и хорошими манерами. А может, их привил ей мистер Горчук, который, чем черт не шутит, был московским князем или сыном царского генерала. Благодарный Шмидт с приятным удивлением отметил, что она с каменно непроницаемым видом ушла в дальний угол кухни, где соорудила ему, насколько он мог видеть со своего места, бурбон со льдом. Босиком неслышно порхая туда-сюда, она нашла маленький серебряный поднос и на нем подала стакан Шмидту. А подав, опустилась на корточки, обняла его ноги и, как кошка, стала тереться головой о его колени.

Не думай, что ты кого-то можешь обмануть! В «Вуде и Кинге» это была стандартная шутка: Шмидт и его последняя битва против сионизма! Потому-то тебя так и не подпустили к руководству — половина фирмы бы сразу разбежалась. Спроси мистера Дефорреста. Спроси кого угодно из приятелей, кто там остался. Они скажут, что не хотели иметь антисемита президентом компании.

Натощак чистый бурбон оказывает волшебный эффект.

Джека Дефорреста? Этого знаменитого защитника Израиля? Может, Ника Браунинга? Или Лью Бреннера, нашего образцового американца? Кто из них бросил первый камень? Да нет, это Джон Райкер. Не иначе, продвигая его в партнеры, я был уверен, что его предки приплыли на «Мэйфлауэре»![38]

Папа, да так все думают. Конечно, ты помог Джону, но при этом зажимал нос. А вспомни своих клиентов! Был ли среди них хоть один еврей? А друзей? Только не говори мне про Гила Блэкмена!

Если хочешь считать евреев, детка, пожалуйста. Мне как-то не с руки. Можешь начать со всех тех евреев, которых мы с мамой принимали и здесь, и на Пятой авеню: обеды и ужины, приемы уикэнды… Как ты думаешь?

Это были мамины друзья, а не твои.

Тогда ты права. У меня друзей вообще нет.

Кроме знаменитого Гила Блэкмена!

Да, моего однокашника и соседа по комнате, который не был таким уж знаменитым, когда мы познакомились. Ну ладно, детка. Думаю, ты мне все сказала. Пожалуйста, скажи Ренате, что я вполне поправился, и передай привет Джону и всем остальным. Будет неплохо, если ты мне напишешь до конца недели и сообщишь число гостей, если ты планируешь свадьбу здесь. Если у тебя другое на уме, устраивайте все сами, а я оплачу.

Шарлотта начала что-то отвечать. Не желая слышать ее слов, Шмидт повысил голос: Не смей извиняться. Никогда. Просто будем жить всяк по-своему.

Он повесил трубку. Кэрри, не отрываясь от его колен, подняла на него глаза. Мужик, это было круто!

Да. Извини, что тебе пришлось это выслушивать.

Все нормально.

Ее голова двинулась вверх, к центру Шмидта, задержавшись на миг, когда Кэрри распахнула халат, а достигнув цели, оставалась там, покуда полностью не удовольствовалась.

Я хочу. Чего ты ждешь?

Оттолкнув его руки от своей груди, Кэрри дала халату скользнуть на пол и, вытянув руки, навалилась на кухонный стол.

Держи меня крепче.

И позже, тяжело дыша: Ну тебе нравится, Шмидти? Ты можешь кончить.

Не хочу. Мне слишком хорошо.

Ехать обедать она не хотела, хотя тоже проголодалась. Дай мне ключи от машины, я поеду куплю пиццу. Я быстро. Ты любую ешь?

Поверх своей маечки она надела найденную в комоде Шмидта поношенную синюю рубаху от «Братьев Брукс» и его старую теннисную фуфайку. По дороге к дверям она вынула из кармана куртки красные перчатки — его рождественский подарок — и надела их. Шмидт сказал, что до сих пор не замечал их на ней.

Я не хотела испортить их песком, ответила она. Я была в старых. Эти такие шикарные!

Он подождал, пока Кэрри завела мотор — «сааб» издал густой рокот, как пластинки, куда будто бы записывали автогонки в Дайтоне, которые слушал на первом курсе живший напротив них с Гилом студент-медик, — и надел брюки и свитер. Ужин на кухне вдвоем и при свечах! Фантастическая легкость бытия. Прежде чем доставать посуду, Шмидт осмотрел край стола, надеясь найти следы Кэрри. Бесполезно. Шмидт вынул георгианские подсвечники — слава богу, не потускнели, — белую крахмальную скатерть и салфетки. Нужны ли соль и перец? Пожалуй, перец. В серебряной мельнице. Он подумал, что серебро предстоит оставить Шарлотте. В его новом доме не будет ни кладовки, ни глубокого шкафа, где могли бы покоиться завернутые в их фланелевые саваны тарелки и побрякушки от «Шрив, Крамп энд Лоу». А вот вино он заберет с собой. Теперь же, чтобы отпраздновать, он выпьет его много и начнет с бургундского, уложенного в подвал в год рождения Шарлотты. Такое вино — и к пицце! Раньше с ним не могло случиться ничего подобного.

Вкусно, сказал он Кэрри и откусил побольше. Мне нравится!