О сколько счастья, сколько муки… (Погадай на дальнюю дорогу, Сердце дикарки)

Илья поднялся на ноги. По черной Живодерке несся, громыхая, пожарный обоз, огонь факелов отражался в медных касках, бочка прыгала на кочках и плескала водой. Несколько пожарных спрыгнули с лошадей на ходу, кинулись разматывать брезентовые рукава, расхватывать багры.

– Ну, все. – Илья повернулся к сыну. – Пошли-ка домой. Идти-то сам можешь? Ох, мать сейчас тебе покажет!

Гришка молча улыбнулся. Встал и пошел рядом с отцом.

* * *

Утро занялось ясное, свежее. О ночном пожаре напоминал лишь запах гари и мокрого угля, заполнивший весь Большой дом. Взбудораженные цыгане так и не легли спать и до света сидели в нижней зале, раз за разом пересказывая друг другу ночные события. Только главный герой, Гришка, войдя в дом, сразу свалился на нары возле кухонного окна и захрапел. Илья сильно подозревал, что сын притворяется, чтобы не смотреть на слезы матери. Успокаивать перепуганную, заплаканную Настю, которой цыганки успели сообщить, что горящий дом свалился прямо на ее сына, Илье пришлось самому. Успеха его утешения не имели: Настя тихо провсхлипывала до утра, сидя рядом со спящим Гришкой и гладя его по плечу. Не успокоило ее даже то, что сын был целым и невредимым – разве что брови да ресницы слегка опалены. Проснувшись наутро, Гришке все-таки пришлось еще раз выслушать причитания Насти, дать себя осмотреть с ног до головы и поклясться матери перед образом, что больше он никогда, ни за что, ни за кем не полезет ни в какой огонь. Лишь после этого его наконец отпустили поглядеть на пепелище вместе с другими парнями. А Илья вынужден был остаться и по новой слушать Настькины нотации в духе: «А ты куда, леший безголовый, смотрел?!» Он не спорил: что толку? Сам чуть не умер со страха...

Компания молодых цыган со смехом и шутками шла по Живодерке. Вся улица была ночью на пожаре, все видели Гришку на подоконнике горящего дома – и из-за каждого забора сыпались вопросы, похвалы, одобрительные возгласы и поздравления. Гришка искренне смущался, краснел, вызывая смех парней, вполголоса ругался:

– Чего им всем надо? Своими бы делами занимались...

– Да как же, жди! – ухмыльнувшись, хлопнул его по спине Яшка. – Ты теперь герой пуще Ланцова!{Ланцов – легендарный московский разбойник.} Вот погоди, дойдем до Данаи – тебя там еще и мадамы зацелуют!

Гришка совсем растерялся и уже готов был ушмыгнуть в ближайший переулок, не дожидаясь объятий обитательниц публичного дома. Еще утром ему испортило настроение то, что Маргитка, оказывается, единственная из всех девчонок-цыганок не прибежала на пожар и не видела его. Более того, она выслушала рассказ парней о Гришкином подвиге с полным равнодушием, чуть ли не зевая, а под конец еще и фыркнула: «Вот нужда-то дураку за всякой пигалицей по головешкам скакать...» Когда же Гришка, отчаянно конфузясь, осмелился сказать, что за ней, Маргиткой, он полез бы и в пекло адское, девчонка с обидным смехом заявила: «Вольно кобеляти на луну брехати!», ловко увернулась от Яшкиного подзатыльника и убежала. Разумеется, восторги и поздравления соседей не могли возместить Гришкиного расстройства. И тем более ни к чему ему был весь курятник мадам Данаи, но не говорить же об этом цыганам...

Впереди показался публичный дом – вернее, то, что от него осталось. Яшка только присвистнул, обозрев обширные завалы засыпанных золой и пеплом, обугленных бревен, которые местами еще дымились. Левый флигель и основное здание сгорели дотла, правое крыло было почти цело, лишь пострадав снаружи: его успела спасти пожарная команда. Она же погасила занявшийся маслишинский дом, стоявший по соседству. По оценке всех собравшихся, Живодерка дешево отделалась. Сейчас в грудах угля копошились перемазанные сажей девицы мадам Данаи, отыскивая уцелевшие вещи. Сама мадам, сидя на ворохе подушек у забора, озабоченно щелкала на счетах и время от времени что-то записывала карандашиком на бумажке. Рядом стоял лохматый, насупленный дядька в подпоясанной веревкой косоворотке – вожак артели строителей. Сами мужики деловито разбирали завалы бревен, и Гришка ничуть не удивился, увидев, что артелью уверенно распоряжается Яков Васильич, такой же бодрый, подтянутый и сердитый, как всегда.

– Никакой устаток его не берет! – восхищенно сказал Яшка, глядя на старого цыгана. – А ведь, голову дам на отсечение, спать не ложился. И где только успел уже мужиков достать? Эй, Яков Васильич, бог в помощь! Даная Тихоновна, каков убыток, а? Еще слава богу, что за Садовой живем!

– Твоя правда, парень, – со вздохом согласилась хозяйка заведения, сдвигая на лоб очки. – А то вовсе пришлось бы дело закрывать. А так, глядишь, и выкарабкаемся с божьей помощью.

– При чем тут Садовая? – тихо спросил Гришка.

– А ты не слыхал, что ли? Указ есть от городской думы: если кто погорит в центре, до Садовой улицы, – деревянных домов больше не строить, а ставить каменные, чтобы вид в городе лучше был. Представь, если б Даная каменное заведение отгрохала! Поди, из генерал-губернаторского дома ездили бы. Эй, Даная Тихоновна! А где же вы все на время застройки селиться-то будете?