О слышании и делании

     Сурожская епархия очень своеобразна. Сейчас она стала многоязычной и многонародной. Началась она здесь в 1919 году в виде одного прихода и состояла исключительно из русских эмигрантов. Создался приход сначала в домовой церкви, а потом (1922) англикане дали русским на пользование храм во имя св. Филиппа недалеко от станции Виктория. Мы делили его с приходом Зарубежной церкви. Настоятелем того прихода был теперешний митрополит Виталий; после каждой моей службы он храм освящал по чину освящения храма, оскверненного еретиками. В течение очень многих лет это был просто русский приход. Может, один-другой англичанин или англичанка переходили в Православие ввиду того, что выходили замуж или женились на русских, но в основе это был чисто русский приход. Но в результате этого постепенно среднее и младшее поколение выпали из Церкви. Когда я приехал сюда (1948), меня поразило, что были бабушки, и были дети младше 14-ти лет, то есть моложе того возраста, когда мальчик или девочка может сказать: "Не иду в церковь – и баста!". А среднего поколения не было. И я решил, что так невозможно: важнее Православие, чем русскость. Потому что русскость может передаваться в самом Православии, русское Православие не идентично с греческим или сербским. И я решил сделать все возможное, чтобы это среднее пропащее поколение вернулось в Церковь; а для этого надо было начать служить и беседы вести на английском языке.

     Проблема была более сложная, чем может показаться, потому что я приехал в Англию без знания английского языка вообще. Мой приезд был очень дерзким поступком. Мне предложили приехать сюда настоятелем православного храма православно-англиканского Содружества преподобного Сергия и святого Албания и лектором. И я согласился на том основании, что если 50 миллионов англичан могут говорить на своем языке, то почему еще один человек не может ему научиться? Я рассчитывал, что хорошее знание немецкого и французского мне поможет, и засел за учение. Я читал со словарем, слушал, как люди говорят на английском языке, пробовал всячески – иногда до комичности, а иногда впопад – произносить те звуки, которые они произносили, и так учился. И как только я начал знать английский достаточно, чтобы произносить слова богослужения, хотя говорить еще совсем не мог, я начал служить по-английски.

     Потом мы открыли школу для детей с преподаванием на русском языке. Тогда мы по-английски совсем не работали, и эти дети нам вернули своих родителей. Это было очень интересно. Вот с чего все началось.

     Ну, а потом пошло дальше естественным образом. Когда стало больше людей английского языка, мы начали служить для них отдельно, потом стали прибавлять немножко английского в службу, потом стали чередовать службы. И в результате у нас получился приход, где есть и чисто русские, но все меньше, конечно, потому что первое поколение уже вымерло, ходят их уже стареющие дети. И сейчас мы в пятом поколении смешанных браков. После третьего поколения русский язык пропадает, он делается пассивным, а потом его вообще нет. Но мы теперь в значительной мере употребляем английский. В Лондоне у нас одно воскресенье в месяц английская служба, одно – славянская, и два – смешанные, пестрые. Всенощные все пестрые: в зависимости от того, кто в церкви, бывает больше или меньше английского. Требы мы совершаем на самых различных языках, потому что иногда бывает, что наш прихожанин или прихожанка женится или выходит замуж за человека иного языка. Мы венчали по-славянски, по-английски, по-французски, по-немецки, по-гречески, по-испански, по-итальянски. Слава Богу, нас четверо священников, которые "вскладчину" могут служить на этих языках. И постепенно наш приход стал многоязычным и многонациональным, потому что к нам начали приходить люди, которые в сербской или греческой церкви не могут молиться на понятном им языке.