О смысле жизни

Ребенок нуждается в искреннем носителе нравственного идеала, потому что в самых глубинах его души живет росток светлой веры в добро и справедливость. Мы, взрослые, всеми силами стараемся вырвать его оттуда, называя этот процесс приобретением ребенком жизненного опыта.

«Я всею душой желал быть хорошим; но я был молод, у меня были страсти, а я был один, совершенно один, когда искал хорошего. Всякий раз, когда я пытался выказывать то, что составляло самые задушевные мои желания: то, что я хочу быть нравственно хорошим, я встречал презрение и насмешки; а как только я предавался гадким страстям, меня хвалили и поощряли. Честолюбие, властолюбие, корыстолюбие, любострастие, гордость, гнев, месть — все это уважалось. Отдаваясь этим страстям, я становился похож на большого, и чувствовал, что мною довольны»[2], — пишет Лев Николаевич Толстой в «Исповеди».

Если ребенок, пока он еще растет, не будет приобщаться к культуре через носителей образов культуры, то он вырастет тем, кто эту культуру будет разрушать.

Школьные предметы лишены одухотворения, в них все беспроблемно и заранее предопределено. Субъект познания, ученик, главное действующее лицо процесса обучения, в действительности воспринимается как пассивный объект. Знания подаются как некая данность, не подлежащая пересмотру. Они отделены от личности ученика. Ребенок в учебном процессе, в лучшем случае, рассматривается как личность, все этапы развития которой описаны и предопределены с точки зрения возрастной психологии. При обучении в школе отсутствует подход к ребенку как к носителю духовных принципов. Это происходит потому, что школьный учитель сам не задумывается над своей духовной природой.

Однако духовная природа дает о себе знать, об этом напишет Лев Толстой в «Исповеди»: «…На меня стали находить минуты сначала недоумения, остановки жизни, как будто я не знал, как мне жить, что мне делать, и я терялся и впадал в уныние. Но это проходило, и я продолжал жить по-прежнему. Потом эти минуты недоумения стали повторяться чаще и чаще и все в той же самой форме. Эти остановки жизни выражались всегда одинаковыми вопросами: Зачем? Ну, а потом?»[3]

Духовная сущность человека пробуждается через необходимость осознания человеком своего предназначения, своего смысла жизни. Осознание смысла жизни озаряет саму его жизнь и «включает в себя требование объяснения конечного бесконечным и наоборот». «…Я не мог не признать того, — писал Лев Толстой, — что вера одна дает человечеству ответы на вопросы жизни и, вследствие того, возможность жить»[4].