О смысле жизни

Что казалось бы естественнее и проще, как не воспользоваться этой склонностию детской натуры к играм, и вместо глупых игрушек, портящих и детский вкус, и детское воображение, окружить их смышленными играми, которые бы послужили к развитию в них множества новых и необходимых для них сведений. Так, главные основания географии, астрономии, истории и арифметики, геометрии и натуральной истории можно бы было легко и играючи сообщить детям 7-10-летнего возраста. Стоило бы только изобразить в чувственных и привлекательных формах предметы, входящие в состав этих наук, и в течение самого короткого времени память и воображение ребенка без всякого ущерба и вреда здоровью во время игр были бы обогащены запасом самых разнообразных, привлекательных и необходимых сведений. Но для всего этого нужно, чтобы женщина-мать сама была знакома с главными основами этих наук, умела бы объяснить легко трудную их сторону, умела бы завлечь внимание детей, — а для этого опять нужен труд и занятие. Женщина, желающая из суетности блистать своими реальными сведениями в обществе мужчин и других женщин, называется в насмешку bas bleu[62]; но кому бы пришло в голову насмехаться, чей святотатный сарказм мог бы коснуться той женщины-матери, которая запаслась этими сведениями для распространена блага и истины в будущем поколении. Это значило бы смеяться над матерью, над святыней.

Ты видишь, прав ли я был, прося тебя заняться всем этим, и права ли ты была согласиться с твоим горячим, нежным участием на мою просьбу. Ты даже ее предупредила. Ты мой идеал, ты моя милая, несравненная Саша! — Что говорить о музыке, пении и других искусствах, возвышающих дух, образующих и мысль, и сердце, и вкус! А кто опять, как не женщина-мать, может заохотить детей к этим занятиям?

Вот, что значит трудись. Скажи же теперь сама, не завидна ли эта семейная, тихая жизнь, девизом которой будет служить для супругов: молись, люби и трудись. Какие сокровища земли могут заменить счастие такой жизни, так живо напоминающей другую, лучшую. Будем молиться, друг души, неоцененная, милая Саша, будем молиться, мой чудесный идеал, чтобы Бог дал нам Волю и Силу стремиться к достижению нашей идеальной цели — жить, молясь, любя и трудясь, и воспитать детей наших в этом же направлении, и, завещая им то же для будущих их детей: молитесь, любите, трудитесь.

Разобрав мой идеал женщины, можно подумать, что я требую слишком много, предаюсь мечтам и утопии, требую, чтобы женщина жила не для себя. Да, я требую этого. Но жить и трудиться не для себя составляет, по-моему, принадлежность идеала не одной только женщины, но человека вообще, т. е. женщины и мужчины вместе, — тот и другая взятые порознь, составляют только одну половину человека. Тебе, моему Идеалу, предоставляю составить теперь твой Идеал мужчины и заключу мое письмо на день твоего Ангела тем же, чем начал было письмо на день твоего рождения:

Быть счастливым счастьем других, — вот счастье прямое, вот жизни земной Идеал[63]. …[64]

А.А.Бистром

20-23 апреля.

[1850 г. Петербург.]

… Что касается до мира души, и до средства, предлагаемого пиетистами, водворить этот мир, — молитвы, то я ни того, ни другого не принимаю в их смысле. Не потому, чтобы я отвергал утешительное действие молитвы; нет, ты найдешь довольно и в моих письмах доказательств, что я также ищу в ней утешения и нахожу, как и все в мире земном, мгновенное. Но считать молитву за главное в жизни и искать в ней одно утешение — это не мое убеждение; нет, это не мои идеи о христианском учении; я со дня на день более и более вникаю в его смысл, и более и более убеждаюсь и внутренне чувствую, в чем, впрочем, и прежде уже был убежден и прежде чувствовал: дела, не молитва; вера дел, а не вера, выраженная одним помыслом и молитвою, — вот моя вера.

И покуда я не убедился, что делаю доброе и делаю без всякого другого, постороннего намерения, а только с одним внутренним убеждением, что необходимо делать доброе и делать его с любовью, с наслаждением, ища именно наслаждения только в том, что делаешь доброе из любви, — до тех пор я не христианин; и никакая молитва на свете до тех пор не может меня утешить в мгновение скорби; и еще бы было лучше, если бы добрых (истинно добрых) дел было столько в моей жизни, чтобы они мне не давали времени и молиться; тогда бы вся жизнь моя была — молитва, в настоящем, глубоком христианском смысле, этого слова, — т. е. вдохновенная, богоугодная жертва любви в земной жизни.