О старых людях, о том, что проходит мимо

Лили, прелестная юная мать, вынула из коляски малыша, немножко хныкавшего, и с чарующей улыбкой стала подниматься, держа его на руках, по лестнице. Анна уже открыла перед ней дверь в комнату grand-maman, и та ждала ее появления. Она сидела в своем высоком кресле, точно на троне, с подушкой под прямой спиной; в свете зимнего утра, пробивавшегося сквозь тюль и красные гардины и скользившего по висевшим на окнах кускам бархата от сквозняка, она выглядела еще более хрупкой, чем раньше, ее лицо с улыбкой, полной ожидания, словно из белого фарфора с кракелюрами морщин, было так смутно различимо в обрамлении черного парика и черного кружевного чепца, что казалось, будто она уже не из этой жизни; просторное черное платье струилось изящными линиями и полностью скрывало ее фигуру под темными складками и – кое-где – отблесками более яркого света; когда Лили вошла с малышом на руках, grand-maman подняла угловатым неловким движением, выражавшим нежность и радость встречи, дрожащие руки в митенках, из которых выглядывали тонкие пальцы. В ее голосе, сильно надтреснутом, все еще слышался мягкий креольский акцент:

– Да, детка, ты хорошо придумала привезти ко мне малыша… хорошо придумала… хорошо придумала… Дайка я посмотрю… Вот ведь какой бутуз!

Лили, чтобы получше показать Стефа его прапрабабушке, встала на колени на подушечку у ее ног и приподняла сына: он пугливо отпрянул от полупрозрачного морщинистого лица, призрачно белевшего в красноватом полумраке, но юная мать успокоила мальчика, так что он не расплакался, а только вытаращил глазенки.

– Да, прабабушка, – сказала Лили, – это ваш праправнук.

– Да-да, – ответила grand-maman, все еще протягивая дрожащие руки навстречу ребенку в движении, выражающем нежность, – я твоя прапрабабушка… Да, маленький мальчик, я твоя прапрабабушка…

– А внизу там еще Антуанетта, ее я тоже взяла с собой.

– А-а, твоя новорожденная… она тоже здесь.

– Да, хотите на нее тоже посмотреть?

– Да, на обоих… на обоих вместе, вместе.

Малыш, успокоенный матерью, серьезно и удивленно смотрел на сморщенное лицо, но не плакал; и даже когда тонкий палец прикоснулся к его щечке, Лили сумела унять его и не дала раскричаться. Как раз в этот момент наверх поднялась Ина с Антуанетточкой на руках: это был белый конвертик, из которого виднелось розовое круглое личико с бирюзовыми глазками и влажным ротиком. Боясь, что Стефик все-таки раскричится, Лили отдала его у дверей няньке, и правильно сделала, потому что в коридоре он заорал во всю глотку, переживая в своей маленькой детской душе встречу со Старостью, которую видел впервые. Но белый конвертик с розовым кружочком и двумя бирюзовыми капельками так радостно гулил своим влажным ротиком и был такой трогательный, еще трогательнее, чем Стефик, что grand-maman даже взяла девочку к себе на колени, хотя Лили и продолжала придерживать, оставаясь начеку.

– Очень ты меня порадовала, деточка, – сказала grand-maman, – что привезла мне показать моих праправнуков… Да, Стефик подрос, а Антуанетточка – прелесть, Антуанетточка – прелесть…

После этого они попрощались, и Лили, улыбаясь гордой улыбкой молодой матери, унесла белый конвертик с розовым кружочком вниз, детям пора было домой. А Ина присела рядом с grand-maman.

– Очень вы меня порадовали, – повторила Пожилая Дама. – Какое счастье видеть молодую жизнь… Потому что в последнее время я очень грущу, Ина… Я уже дней десять не видела господина Такму.

– Нет, бабушка, десяти дней еще нет.

– Сколько же он уже болеет?

– Дней шесть… может быть, семь.

– Я думала, уже десять. И доктор Рулофс приходит так редко… Да, кресло у окна стоит пустое уже целую неделю… я думала, десять дней… Погода действительно холодная и ветреная, да ведь?… Я здесь этого не чувствую… Ах, даже если погода исправится… все равно пройдет еще много времени… и нынешней зимой господин Такма ко мне уже не придет…