О свободе: четыре песни о заботе и принуждении

Я согласна, что нельзя сравнивать такой вид давления с нынешними и прошлыми практиками дискриминации, исключения и государственного подавления, как раз поэтому я не использую для его описания такие слова, как «тоталитарный». Как сказала Маша Гессен: «За плечами тоталитарной идеологии стояло государство. За контролирующими органами тоталитарной идеологии – будь то члены ЦК, руководители Союза писателей или авторы вывесок на витринах, – стояла власть государственных учреждений. У протестующих на улицах американских городов и поддерживающих их журналистов нет государственной или институциональной поддержки, ровно наоборот: на каждом этапе они ей противостоят». В то же время исключительное внимание к угрозам со стороны государства может привести к минимизации или уклонению от тех проблем нашего времени, которые включают приватизацию так называемой общественной сферы, хотя многие элементы нашей жизни сформированы негосударственными силами. К тому же это может привести к недооцененности иных, неполитических сфер – социальной, частной, эмоциональной и духовной, – которые определяют наш общественный и жизненный опыт.

Если нынешние представления о структурном расизме, неравных возможностях, токсичной филантропии, артвошинге[53], взаимодействии с сообществами, возмещении ущерба и сокращении финансирования искусства будут столь же радикальными и реформаторскими, какими им и следует быть, многие будут ощущать беспокойство и притеснение, вполне, впрочем, реальные. И это нормально. Я надеюсь, мы сможем справиться с такими последствиями, не забывая при этом, что мы обратились к искусству – или, по крайней мере, большинство из нас обратились в какой-то момент – как раз для того, чтобы уйти от тупиковых бинарностей «нравится/не нравится», «осуждение/восхваление» – от того, что Седжвик назвала «риторикой хорошей/плохой собаки в школе дрессировки для щенков», которой и в других областях предостаточно. У многих художников, которые для меня очень важны, были проблемы с законом и не всегда по этически безупречным причинам (на каждого Торо найдется свой маркиз де Сад, на каждого Хьюза Кливер, на каждого Голдмана – Соланас). Многие художники и мыслители, которых я упоминала на этих страницах, в том или ином виде подвергались «аресту»; написание этой книги заняло так много времени, что некоторые уже успели пройти стадию «ареста» и перешли в категорию «неоднозначных фаворитов» – термин, который я презираю. Презираю, потому что он предполагает, что существуют «однозначные» люди, видимо, те, чьи слова, убеждения, эксперименты или поступки никогда не сбивали с толку других, а, на мой взгляд, именно это и значит размышлять, создавать достойные произведения и быть сложной личностью. Такой подход отражает логику «идеализируй, унижай, отсеивай», которая свойственна нарциссическому восприятию других, а точнее их не-восприятию. Идея о том, что мы могли бы просто исправить людей: срезать немного алкоголизма тут, немного педофилии там (мачизма, трансфобии, расстройства личности или чего угодно еще) и продолжать поклоняться им как героям, кажется мне смехотворной, даже жестокой. Я убеждена, что это не имеет ничего общего с идеологией репаративной справедливости, формой идеологии, из которой беспощадно заимствуют отдельные части, не придерживаясь ее основополагающих принципов[54].

Мифы о художнике вне закона (или о режиссере, страдающим манией величия, о неисправимо похотливом романисте, о ком угодно), к которым мы обращались так долго, не должны считаться оправданием неприемлемого поведения. В то же время наивно и несправедливо ожидать от художников и писателей, что они, имея доступ к наиболее интенсивным, экстремальным или болезненным аспектам жизни, вдруг с удивлением и ужасом обнаружат, что их связь с этими явлениями выходит за рамки абстрактного созерцания или простой критики. К счастью, делать вид будто мир четко делится (или что наша задача разделить его) на неоднозначных, этически нестабильных, по существу, опасных людей, которым следует оставаться «там», и однозначных, этичных, по сути, безопасных людей, которым можно позволить остаться «здесь» – не единственный выход. В конце концов, то, что я только что описала, называется тюрьмой.

ЭСТЕТИКА ЗАБОТЫ – ОРТОПЕДИЧЕСКАЯ ЭСТЕТИКА – РЕПАРАТИВНОЕ, РЕДУКТИВНОЕ – СЛОВА, КОТОРЫЕ РАНЯТ – КОПЫ В ГОЛОВЕ – КУДА? – МНЕ НЕ ВСЁ РАВНО / Я НЕ МОГУ – СТРАХ ДЕЛАТЬ ТО, ЧТО МОЖЕТ БЫТЬ ХОЧЕТСЯ – СВОБОДА И ВЕСЕЛЬЕ – ЭСТЕТИЧЕСКАЯ ЗАБОТА – ДОБРОВОЛЬНО-ПРИНУДИТЕЛЬНО