О свободе воли. Об основе морали

Именно благодаря воздействию кантовской философии, затем благодаря одновременному влиянию беспримерного прогресса всех естественных наук, настолько подвинувшего нас вперед, что всякая прежняя эпоха представляется перед нашей детством, и, наконец, благодаря знакомству с санскритской литературой, с брахманизмом и буддизмом, этими древнейшими и наиболее распространенными, следовательно, по времени и пространству наиболее выдающимися религиями человечества, которые ведь были также и отечественной исконной религией нашего собственного, как известно, азиатского племени, вновь получающего теперь, на своей чужой родине, поздние о них сведения, – благодаря всему этому, говорю я, в течение последних пятидесяти лет основные философские убеждения европейских ученых претерпели изменения, которые иные, быть может, признают с некоторым колебанием, но которых все-таки отрицать нельзя. Вследствие этого и старые основы этики подгнили; тем не менее осталась уверенность, что сама этика никогда пасть не может, откуда вытекает убеждение, что для нее должны иметься еще другие опоры, помимо прежних, – опоры, отвечающие передовым воззрениям эпохи. Без сомнения, именно сознание этой, все более и более обнаруживающейся потребности и дало Королевской академии повод выставить для конкурса занимающую нас теперь важную тему.

Во все времена проповедовалось много прекрасной морали, но обоснование ее всегда было неудачным. Вообще, в нем обнаруживается стремление найти какую-нибудь объективную истину, из которой предписания этики вытекали бы логически; истину эту искали в природе вещей либо в природе человека – но тщетно. Всегда оказывалось, что воля человека направлена лишь на его собственное благополучие, сумму которого разумеют под понятием блаженство, стремление, указывающее ему совсем иной путь, нежели какой желала бы предписать ему мораль. И вот делались попытки представить блаженство то тождественным с добродетелью, то ее следствием и действием; оба предприятия всегда терпели фиаско, хотя для их успеха не жалели софизмов. Затем прибегали к чисто объективным, абстрактным, то a posteriori, то a priori найденным положениям, из которых, по крайней мере, можно было бы вывести одобряемое этикой поведение; но положениям этим недоставало опорного пункта в человеческой природе, посредством которого они имели бы власть направлять стремления человека вопреки его эгоистическим наклонностям. Подтверждать здесь все это перечислением и критикой всех выставленных до сих пор основоположений морали кажется мне излишним не только потому, что я разделяю мнение Августина: «Non est pro magno habendum, quid homines senserint, sed quae sit rei veritas»[145], – но также и потому, что это значило бы «glaycas eis’Athenas comizein»[146]; ведь Королевской академии достаточно известны прежние попытки обосновать этику, а самой своей темой она дает понять, что она убеждена также в их неуспешности. Менее ученый читатель найдет, правда, неполный, но все же в главном удовлетворительный свод этих прежних попыток в книге Гарве[147] «Обзор главнейших принципов учения о нравственности», затем у Штейдлина[148] в его «Истории моральной философии» и тому подобных произведениях. Грустно, конечно, думать, что с этикой, наукой, непосредственно касающейся жизни, дело обстоит не лучше, чем с отвлеченной метафизикой, и что хотя она постоянно была предметом обсуждения со времени основания ее Сократом, тем не менее продолжает еще искать своего первого основного принципа. Но зато также в этике гораздо более, чем в какой-либо другой науке, сущность дела содержится в первых основоположениях; выводы же из них здесь настолько легки, что вытекают сами собою. Ибо заключать способны все, судить – лишь немногие. Вот почему длинные учебники и лекции по морали столь же излишни, сколь и скучны. Между тем возможность предполагать все прежние основоположения этики известными облегчает мне задачу. Ибо кто знает, за какие различнейшие, порой самые странные аргументы хватались философы как древности, так и новейшего времени (Средние века довольствовались церковной верой), чтобы дать доказательную основу пользующимся таким всеобщим признанием требованиям морали, и притом все-таки с очевидною малоуспешностью, тот поймет трудность проблемы и сообразно тому будет судить о моем труде. И кто видит, что все намеченные до сих пор пути не вели к цели, тот охотнее пойдет со мною по совсем иной дороге, которой доселе не замечали или же которой пренебрегали – быть может, потому, что она была самой естественной[149]. В самом деле, мое решение проблемы напомнит иным яйцо Колумба.