О тех, кто в цирке не смеётся

Утром нас «вытолкали» из вокзала и отправили к месту дислокации, это тот городок, где ты сейчас поселился. Правда, городка не было. Были палатки. Привезли нас туда, выгрузили, а там снега по пояс. Чтобы палатки поставить, снег даже не убирали, а просто обтаптывали.

За два дня сумели установить палатки на весь личный состав. Постепенно раздобыли буржуйки дополнительно к комплектным, нашли топливо и договорились о постоянной доставке. Кое – как быт наладили. Приступили к строительству своего постоянного городка, а именно, этого.

Утром солдаты поднимаются, а умыться негде и нечем, у всех тела от холода застывшие так, что не шевелятся. Комбат сам весь строй заставлял по утрам зарядку делать. Так, после зарядки, в самом деле начинали двигаться.

Чтобы утром солдат накормить, всю ночь стояла вахта и топила полевую кухню. Так еда получалась, когда нормальная, когда недоваренная, когда переваренная, а то и подгоревшая. Здесь не было разделений солдатская еда или офицерская. Все питались с одного котла.

После завтрака – строем на работу на эту площадку.

А здесь нам лишь территорию определили, а на ней девственный лес стоял и больше ничего.

Лес валили бензопилами и вручную, устроили у себя пилораму. Прямо на месте пилили из сваленного леса брус, плахи, доски. Что-то отдавали на обмен за половую рейку и вагонку.

Потом нашли копёр. Он нам забил свайное поле под первую казарму ещё зимой. Сразу начали строительство.

Этот же самый брус пустили на строительство, а он мокрый, мороженный. Балки такие тяжеленные, что краном не поднять, а мы всё на руках.

Вот однажды и я впрягся. Поднять не можем, все кряхтят, матерятся друг на друга, а до пояса не можем вытянуть. Тогда я подлез под балку и, упёршись спиной в нее, стал толкать брус вверх. Да не рассчитал возможности своего организма.

Резкая боль пронзила всё мое тело. Словно пуля прошла насквозь, перебуробив мои внутренности. Я упал без сознания, и как меня вытаскивали из-под бруса, как отправляли в городок, совершенно не помню. Очнулся в палатке вечером. Вокруг офицеры, ужинают. Увидели, что я пришел в себя, стали мне предлагать ужин. А я лежу, и пошевелиться не могу, такая дикая боль внутри меня! Ни есть, ни пить нет сил! Спрашиваю:

– А что меня в больницу не отправили?

А мне отвечают:

– С «Мостоотряда» позвонили в город, а там ответили, что «Мостоотряд» обслуживает сельская районная скорая помощь, позвонили туда, а там говорят, что всё занесло снегом и они к нам проехать не могут. А у нас свой транспорт лишь ГАЗ -66 бортовой. Он по такому снегу точно не пройдет, а тут ещё метель на четыре дня. Все что-то делают, а я пошевелиться не в состоянии, ни ем, ни пью. Только чувствую, что всё хуже становится. Тут комбат со скандалом вырвал в бригаде вахтовый «Урал». Этот черт проходит по любому бездорожью. Так меня на этом «Урале» отправили в городскую больницу.

Как ехал – помню обрывками. На каждой кочке думал:

– Всё! Сейчас помру!

Ничего, довезли.

Так же обрывочно помню, что меня помыли, на каталке привезли (это я сейчас понимаю, что в операционную, а тогда ничего не понимал), сложили меня дугой, поставив на колени лицом вниз, и через поясницу воткнули длинную – предлинную иглу. Здесь мои восприятия обрываются полностью.

Сколько прошло времени я не знаю, как прошла операция никто не говорит. Лежу в очень тёмном просторном помещении, с потолка светит, но почти не освещает маленькая жёлтая лампа. Сам лежу на каталке. Верх у неё металлический, я полностью голый, как святой в Раю. Зато замерз, страшно. Хотя бы, думаю, простынкой накрыли, а то весь голый и в таком холоде! Зуб на зуб не попадает.

Что за палата, думаю? Гляжу в одну сторону: справа пара человек таких же лежит, только спят, слева тоже трое лежат и молчат. Я попытался окликнуть их – тишина, никто не отвечает. Я не удивился. Ведь голос у меня был такой, что я сам его еле услышал.

Вспомнил, что со мной произошло и, что меня привезли в больницу на операцию. Слегка пошевелился – вроде боль ушла. Осталась, конечно, ещё, но вполне «терпимая», а ещё снаружи больнее, чем внутри. Посмотреть не смог, а рукой пощупал – шов от грудины до самого паха. То есть меня потрошили, как освежёванного поросенка… И дикая жажда! Пить хочется, кажется, всё отдал бы за глоток воды. А отдавать, как раз и нечего. Я – то голый!

Иващенко в очередной раз перевернулся и оказался к слушателю спиной.

– Извини, Андрей, что спиной отвернулся. Это последнее положение, в котором мне надо полежать. Можно я продолжу?

– Конечно, товарищ старший лейтенант.