О трагическом чувстве жизни

Но атаковать метко и с точным расчетом. Разум должен стать нашим оружием. Нашим оружием должно стать даже безумие. Наше благородное безумие, наш образец поведения, Дон Кихот, двумя ударами меча уничтожив полушлем, который он смастерил из картона и прикрепил к шишаку, «сделал его заново, положив внутрь железные пластинки, так что в конце концов остался доволен его прочностью и, найдя дальнейшие испытания излишними, признал его вполне годным к употреблению и решил, что это настоящий шлем с забралом удивительно тонкой работы». И с этим шлемом на голове он заслужил бессмертие. Ведь именно так, то есть выставив себя на посмешище, Дон Кихот стяжал себе бессмертие.

И каких только нет способов выставить себя на посмешище...! По словам Курно (Traite de l'enchainement des idees fondamentales, etc., §510), «ни монархам, ни народам не следует говорить о вероятности их смерти: тот, кто рискует говорить об этом монархам, впадает в немилость; народ же поднимает их на смех». Это истинная правда, вот почему говорят, что нужно жить в ногу со своим временем. Corrumpere et corrumpi saeculum vocatur{262} (Тацит, Германия, 19).

Надо научиться выставлять себя на посмешище, и не только перед другими, но и перед самим собой. Это тем более необходимо сегодня, когда так много болтают об осознании нашей отсталости в сравнении с другими культурными народами; сегодня, когда некоторые из нас безрассудно, не зная своей собственной истории - а для того, чтобы воссоздать ее, надо сперва разрушить всю ту протестантскую клевету, которой она оплетена, - говорят, что у нас не было ни науки, ни искусства, ни философии, ни Возрождения (этого-то у нас было, пожалуй, как раз предостаточно), ничего.

Кардуччи, который говорил о contorcimenti del'lafannosa grandiosita spagnola{263}, написал (Mosche cochiere), что «даже у Испании, которая никогда не обладала гегемонией в области мысли, все-таки был Сервантес». Но разве Сервантес родился здесь совершенно один, отдельно, без корней, без ствола, без почвы? Когда о том, что Испания non ebbe egemonia mai di pensiero, говорит итальянский рационалист, который помнит, что именно Испания была реакцией против Возрождения его родины, это еще можно понять. Но разве не была проявлением гегемонии в культурной сфере Контрреформация, которую возглавила Испания и которую она начала фактически с похода на Рим, с провиденциальной кары, которую заслужил этот город языческих Пап и языческого Возрождения? Мы сейчас оставляем в стороне вопрос о том, хорошей или плохой была Контрреформация, но разве не были проявлениями гегемонии в культурной сфере Лойола и Тридентский Собор{264}? В Италии этому предшествовало слияние христианства и язычества, или, вернее, иммортализма и мортализма, в содомском объятии и внебрачном сожительстве, это слияние происходило даже в душах некоторых Пап. В философии истиной было то, что не могло быть истиной в теологии, однако формула храни веру позволяла примирить эти вещи. Но потом началась явная и открытая борьба между разумом и верой, наукой и религией. И разве не было проявлением гегемонии в культурной сфере то, благодаря чему эта борьба стала явной и открытой? А стала она таковой прежде всего благодаря испанскому упрямству.

Без Контрреформации Реформа не пошла бы тем путем, которым она пошла; без нее, быть может, Реформа, не подкрепленная квиетизмом, впала бы в пошлую рациональность Aufklaerung, Просвещения. Что было бы с нашей историей без Карла I, без Филиппа II, нашего великого Филиппа?

Но ее роль была отрицательной, скажет кто-то. Только что это значит? Что значит отрицательная? Что значит положительная? Где находится тот нуль, которым отмечена граница между положительным и отрицательным на линии времени, всегда идущей в одном и том же направлении, из прошлого в будущее? Испания, страна рыцарей и пикаро{265} - самых настоящих плутов, - была оклеветана историей именно по той причине, что она возглавила Контрреформацию. А гордость не позволила ей выйти на рыночную площадь, на ярмарку тщеславия, чтобы оправдаться.