О трагическом чувстве жизни

Здесь я должен еще раз обратить ваше внимание на то, в каком смысле я противопоставляю индивидуальность и личность, несмотря на то, что они нуждаются друг в друге. Индивидуальность это, если можно так выразиться, вместилище, а личность это содержимое, или, иначе говоря, моя личность, это, в известном смысле, мое понимание, то, что я понимаю и содержу в себе - и что некоторым образом является целой Вселенной, - а моя индивидуальность это мой объем; личность это моя бесконечность, а индивидуальность это моя конечность. Сто сосудов из глины очень индивидуальны, но они могут быть одинаково пусты или наполнены одной и той же однородной жидкостью, в то время как два мочевых пузыря из тончайшей пленки, через которую осуществляется активный осмосис и эксосмосис, могут сильно различаться между собой и наполняться очень сложными по своему составу жидкостями. Подобным же образом и человек может сильно отличаться от других, как индивид, будучи чем-то вроде духовного ракообразного, и быть существом, беднейшим по своему внутреннему содержанию. Бывает даже так, что чем больше в человеке личности, чем богаче его внутреннее содержание, чем больше он в самом себе является обществом, тем менее резко он отличается от других людей. И точно таким же образом строго определенный Бог деизма, аристотелевского монотеизма, ens summum, является существом, в котором индивидуальность, или, вернее, простота, подавляет личность. Дефиниция убивает ее, потому что определить это значит положить предел, и невозможно определить абсолютно неопределимое. В этом Боге отсутствует богатство внутреннего содержания; Он не является сам в себе обществом. Этому противостоит живое откровение Бога и вера в Троицу, для которой Бог это некое сообщество, или семейство, а не чистый индивид. Бог этой веры является личным; Он личность, потому что включает в себя три личности. Ведь личность не может быть изолированной. Изолированная личность это уже не личность. Действительно, кого бы она в таком случае любила? Если же она не любит, она не личность. Ведь и самого себя любить невозможно, оставаясь простым и не раздваиваясь посредством любви.

К вере в Троицу привело не что иное, как чувство Бога как Отца. Ведь Бог Отец не может быть холостяком или монахом. Отец это всегда отец семейства. И чувство Бога как Отца постоянно настраивало на то, чтобы воспринимать Его уже не антропоморфически, то есть не как человека - antropos, - а андроморфически, как мужчину - aner. Действительно, в народе христианское воображение рисовало себе Бога Отца как мужчину. И это потому, что человек, homo, άνθρωποζ, представляется нам не иначе, как либо мужчиной, vir, άνήσ, либо женщиной, mulier, γυνή. К этому можно еще добавить ребенка, существо бесполое. И отсюда, дабы довершить с помощью воображения потребность нашего чувства в Боге как совершенном, то есть полном, человеке, иначе говоря, как семье, происходит культ Богоматери, Девы Марии, и культ младенца Иисуса.

В самом деле, культ Пресвятой Девы, мариолатрия, которая мало-помалу повышалась божественность Девы Марии, вплоть до почти полного ее обожествления, отвечает только потребности чувствовать в Боге совершенного человека, включить женственность в состав Бога. Католическое благочестие вначале дает ей имя Богородицы, θεοτοκοζ, Deipara, а затем, прославляя Деву Марию, объявляет ее заступницей и догматически утверждает, что ее зачатие свободно от первородного греха, а тем самым ставит ее между Человеческим и Божественным, и ближе к Божественному, чем к Человеческому. И кто-то высказал предположение, что со временем, возможно, из нее сделают что-то вроде еще одной божественной личности.

И разве не превратилась бы тогда Троица в Четверицу? Если бы слово πνεΰμα, по-гречески дух, было не среднего, а женского рода, кто знает, не стала ли бы тогда Дева Мария энкарнацией, или вочеловечением, Духа Святого? Одного только текста Евангелия от Луки (I, 35), повествующею о Благовещении Ангела Гавриила, который говорит ей: «Дух Святый найдет на Тебя», πνεΰμα αγιον έπελεύσεται έπί σέ, было достаточно, чтобы загорелось благочестие, всегда способное подчинить своим желаниям теологическую спекуляцию. И, возможно, оно потребует от нее произвести догматическую работу, аналогичную той, что была направлена на обожествление Иисуса, Сына Божия, и Его идентификацию со Словом.

Так или иначе, культ Пресвятой Девы, вечной женственности, божественного материнства, оказывается довершением персонализации Бога, который благодаря этому становится семьей.