О трагическом чувстве жизни

Ведь на земле любовники увековечивают не что иное, как скорбную плоть, боль, смерть. Любовь - сестра, дочь и в то же время мать смерти, которая приходится ей сестрою, матерью и дочерью. И потому в глубинах любви таится бездна вечного отчаяния, из которой пробиваются на свет надежда и утешение. Ибо из той плотской, примитивной любви, о которой я веду речь, из любви всякой плоти со всеми ее чувствами, из того, что является тем животным началом, из которого ведет свое происхождение человеческое общество, из этой любовной страсти возникает любовь духовная, любовь, сопряженная с болью и страданием.

Эта новая форма любви, любовь духовная, рождается из боли, из смерти любви плотской; она рождается также из сострадательного чувства, которое родители испытывают к своим беспомощным малюткам, нуждающимся в их покровительстве. Любовникам не дано испытать настоящей самоотверженной любви, истинного единения не только телом, но и душой, до тех пор, пока могучий молот боли не раздробит их сердец, перемолов их в одной и той же ступе страдания. Чувственная любовь соединила их тела, но разъединила души, оставляя их чуждыми друг другу, но от этой любви имели они плод плоти - сына. А этот их сын, рожденный в смерти, вдруг заболел и умер{164}. И вот, скорбя о сыне, что был плодом их плотского соединения и духовного разъединения, или взаимного отчуждения, когда боль разъединила и охладила их тела, но соединила их души, любовники, родители, заключили друг друга в объятие отчаяния, и тогда из смерти сына по плоти родилась истинная духовная любовь. Иначе говоря, рухнули оковы плоти, что связывали их прежде, и они вдохнули воздух свободы. Ведь духовной любовью люди любят друг друга лишь тогда, когда они вместе испытали одну и ту же боль, когда вместе, запряженные в ярмо одной общей муки, подолгу вспахивали каменистую почву жизни. Лишь тогда они понимают и чувствуют друг друга, и в общем своем несчастии испытывают сострадание и любовь друг к другу. Ведь любить это и значит сострадать, и если тела соединяет наслаждение, то души соединяет страдание.

Все это ощущается как нельзя более явственно и сильно, когда появляется на свет, пускает корни и растет какая-нибудь трагическая любовь, которая вынуждена бороться с неумолимыми законами Судьбы, родившись не вовремя, до или после подходящего момента, или, к несчастью, вне рамок той нормы, в которых мир, то бишь обычай, счел бы ее дозволительной. Чем больше преград возводится Судьбою и миром с его законом между влюбленными, тем с большею силой чувствуют они привязанность друг к Другу, и счастье их любви имеет горький вкус, невозможность любить друг друга открыто и свободно усиливает их страдание, и они испытывают глубочайшее сострадание друг к другу, а это их взаимное сострадание, это их общее несчастье и общее счастье, в свою очередь, разжигает и подливает масла в огонь их любви. Они страдают своим наслажденьем, наслаждаясь своим страданьем. Они любят друг друга вопреки миру, и сила этой несчастной любви, изнемогающей под бременем Судьбы, пробуждает в них предчувствие мира иного, где нет иного закона, кроме свободы любви, где нет ей преград, потому что нет плоти. Ведь ничто не внушает нам столько надежды и веры в мир иной, как невозможность того, чтобы любовь наша была действительно вполне осуществима в этом мире плоти и иллюзий.

А материнская любовь, что это, как не сострадание к бедному, слабому, беззащитному малютке, который нуждается в материнском молоке и в материнской заботе? И любовь женщины это всегда материнская любовь.

Любить духовно это значит сострадать, и в ком сильнее сострадание, в том и любовь сильнее. Любовь к ближним загорается в сердцах людей именно по той причине, что они, испив до дна чашу своих собственный страданий, испытав мучительное чувство призрачности, ничтожности своего собственного существования, и обратив потом свой взор, в котором теперь открылось новое зрение, на себе подобных, видят, что и они тоже несчастны, призрачны, ничтожны, и чувствуют к ним сострадание и любовь.

Человек жаждет любви, или, что то же самое, жаждет сочувствия. Человек хочет, чтобы ему сопереживали, чтобы делили с ним его горести и невзгоды. Когда у дороги нищий показывает прохожему свою язву или гангренную культю, то в этом есть нечто большее, нежели просто уловка с целью выпросить милостыню. Милостыня это скорее сочувствие, нежели помощь, облегчающая тяготы жизни. Нищий не почувствует благодарности за милостыню, если вы подадите ему, отвернувшись, чтоб не видеть его, и пройдете мимо; благодарен он будет скорее, если вы проявите к нему сочувствие, хотя и не окажете никакой помощи, чем если, оказав помощь, не посочувствуете ему, хотя, с другой стороны, он, может быть, и предпочел бы это последнее. Если не верите, поглядите, с каким удовольствием рассказывает он о своих невзгодах тому, кто внимает ему с волнением. Он жаждет сочувствия, он жаждет любви.