О тревогах не предупреждают

— Конечно, надо было держать свою марку, — с иронией в голосе сказал Трифонов. — А ведь это опасно — все делать наскоро, не обдумав как следует.

Ильинов замедлил шаг, повернулся к командиру роты, переспросил:

— Что-то я не пойму вас, Николай Николаевич. На что это вы намекаете?

Трифонов понял, что лучшего момента для откровенного разговора не будет. Они еще некоторое время смотрели друг на друга, затем Николай Николаевич предложил:

— Давайте присядем на скамеечку, Леонид Никитович. Поговорим как коммунисты. Забудем, кто командир, а кто подчиненный. Начистоту…

— Ну-ну! — неопределенно произнес Ильинов. На скамейку под раскидистым платаном он присел не сразу.

— Позавчера подходит ко мне лейтенант Толстов и говорит, что вы отказались подменить его вечером: он должен был присутствовать на вечерней поверке и отбое. Так это или нет?

— Ну, так! Я день назад то же самое делал. По графику. Поймите и меня. Дом, жена все-таки. Надо и ей какое-то внимание уделять. И вообще, имею я личное время или нет?

— Имеете, конечно. Но сейчас я не об этом. Как вы ответили лейтенанту? Забыли? Напомню: «Молодой, а службу уже понял».

— Ну и что? Подумаешь, оскорбление! И мне в свое время так говорили, — Ильинов пожал плечами.

— Это не оправдание. Вы оскорбили товарища. И оскорбили именно тогда, когда он остро нуждался в помощи. Ведь знали же, что жене Толстова нездоровится, сын заболел скарлатиной. Знали? Однако не помогли, да еще больно сделали. Не заслуживает Толстов такого обращения. Очень болезненно воспринял он ваши слова! Неужели вас не гложет совесть?

Ильинов промолчал. Опустив голову, он смотрел на землю, носком сапога механически перекатывал сюда-туда какой-то камешек. Потом глубоко-глубоко вздохнул:

— Ладно, хватит. Ясно, что не здорово вышло. Но… — Он как будто не решался что-то сказать. — А-а, у меня у самого на душе кошки скребут. Рая моя глядит исподлобья. Внимания к себе требует. И на работе появились сбои — сами ведь ругали за аккумуляторы. Намеревался сдать их на подзарядку, да закрутился и вспомнил о них уже у дома. Думал, обойдется. Да вот, не обошлось.

— Может быть, вы слишком мнительны стали, Леонид Никитович? Потому другим обиды наносите запросто? Не думая о последствиях. Нет, я не о Толстове. О нем — хватит. Я о другом. Вы хоть поняли, что своими необдуманными действиями поставили под угрозу развала семью старшего лейтенанта Королькова. Да-да! Вы нанесли оскорбление человеку, поставили под сомнение честь и порядочность женщины. Жены вашего товарища. Оскорбление нанесли словом, дурное слово, как вам известно, страшнее пули. Как теперь Таня Королькова отмоется от ярлыка, который приклеился к ней с вашей помощью?

— Ничего я ей, елки-моталки, не приклеивал. Честно рассказал Королькову о том, что видел ее с Жабыкиным у ресторана. И все.

— Неужели вы не осознали того, что произошло?

— За собой вины не вижу. Семейные отношения и у меня непростые. Кстати, если я не приду домой через пять минут, моя Раечка устроит вам разнос, — Ильинов постучал по циферблату часов, поднялся.

— Хорошо вам живется, товарищ старший лейтенант, — сказал Трифонов и, не попрощавшись, пошел к солдатской казарме.

Ильинов посидел еще несколько минут, наблюдая, куда уходит командир роты, потом вдруг вскочил, побежал к своему дому.

В канцелярии роты Трифонов неожиданно застал Королькова. Домой тот и не собирался. Разложив перед собой тетради и книги, он конспектировал первоисточники.

— Вы что, ночевать в роте собрались? — спросил его Трифонов.

Корольков, как бы спохватившись, стал собираться. Не спеша перекладывал с места на место конспекты, рассеянно смотрел на полки в книжном шкафу…

Трифонов терпеливо ждал.

Из казармы они вышли вместе и неторопливо побрели по платановой аллее. Оба молчали. Корольков хмуро смотрел под ноги, громко сопел.

Первым начинать разговор Трифонову не хотелось. Слишком щекотливым был вопрос. Его всегда смущали семейные отношения других. Раньше он старался не вникать в них, отделывался шуточками. Теперь волей-неволей ему, командиру-единоначальнику, предстоит развязать этот гордиев узел, в котором оказались его подчиненные. Но как? Ясности у него не было.

Трифонову нравился вечер. Было тепло и тихо. Небо, усеянное россыпью крупных и ярких звезд, притягивало к себе, будто магнитом. Здесь, в долине, оно отличалось от того, горного. И прежде всего своей бездонной глубиной. Там, в горах, небо казалось совсем рядом: стоит протянуть руку и дотянешься до звезды. Но было оно холодным, а звезды — заиндевелыми.

— Скажите, Александр Иванович, вас манят к себе звезды? — прервал молчание Трифонов. — Задумывались ли вы о мироздании, о галактиках, о возможности разумной жизни на других планетах?

— В юности да, — без особого желания ответил Корольков. — А теперь мне не до звезд. Земные дела так навалились, что не продохнуть.

Глубоко вздохнув, командир взвода опять замолчал.