О вере, неверии и сомнении

Но, как я уже повторял, еще больше было вреда от этого "умственного" метода: мы приучились бояться "тайн", унижали простую "деревенскую" веру, считали ее недостойною "образованных" людей "нашего" интеллигентного века. И потому Писание нам было неубедительно: оно не доказывало, а лишь утверждало. Мы же хотели доказательств, "оправдания" его со стороны. Таким образом, получалось полное извращение: Бог чрез Писание хотел открыть и утвердить истину — о мире, о человеке, истории, спасении, — чтобы люди не мучились неведением или не впадали в ложь. А мы Богу (!) не доверяли, а требовали еще подтверждения Ему… Не нелепо ли? Читал я, как некий ученый англичанин поднес своему королю большое ученое сочинение — в защиту Библии. Король принял, поблагодарил, но разумно заметил: "Я доселе думал, что все прочее нуждается в защите и доказательстве Библиею, а вы защищаете ее саму?" Король был, несомненно, и более верующим и даже более умным, но, следовательно, логичным человеком, чем ученый…

Вот то же самое было и с нами — "духовниками" и особенно семинаристами. Только, к несчастью, у нас не было таких королей вокруг и не было еще своего "царя в голове" и опыта. У нас было мало еще подлинной, горячей, глубокой веры в Бога; но не хватало еще и глубины ума, чтобы понять действительную важность и чрезвычайное значение для истины Слова Божия.

Вот почему я не поверил и святому гениальному Златоусту, его искренней простоте. Но, с другой стороны, не мог я заподозрить его и во лжи, хотя бы и благонамеренной, ради "малых сих": это не мирилось со святостью его лика и с искренностью тона. И я так и остался в раздумье, а больше не верил ему… Чего сам не переживешь, тому и в других не веришь! (все по тому же закону познания — сродству).

Я много раз замечал, как неверующие люди не верили моей искренности в вере. А я не мог понять: как было можно, например, не читать Горького и даже не интересоваться вообще литературой? И когда я от одного ученейшего богослова услышал об этом — то искренно… пожалел его: какой он "необразованный"! И как многого лишается!

Все мы меряем — по себе, по своей мерке… И я — долгое еще время — продолжал оставаться при семинарской урезанной одежке: не придавал силы Писанию. Я предпочитал ему — "науку", ум, "доказательства"…

Но постепенно, в течение, может быть, двух лет, я вырос и разобрался в совершенной искренности Златоуста и абсолютной верности его совета… Это продолжало уясняться мне и после; и теперь я сведу воедино свои опыты о Писании, точнее и лучше, — о святом Слове Божием, чтобы поделиться и с вами.

Да, мы, семинаристы, глубочайшим образом были не правы в своем отношении к нему, как со стороны веры, так и со стороны разума. Это теперь мне очень ясно представляется и легко доказать. Со стороны веры — проще всего. Если я — верующий (а мы были верующими, только не глубоко, не живо), то для меня Библия есть "Слово Божие", т. е. через него говорит Сам Бог, Дух Божий. "Все Писание богодухновенно" (2 Тим. 3, 16). Так как же я могу не принимать его? Как могу сомневаться? Как могу еще ему искать в чем-либо низшем опору? — Совершенно очевидная нелепость! Так почему же мы не видели ее тогда? Потому что недостаточно веровали, слабо веровали, не живо веровали… Вера была "по преданию" больше… А еще и потому, что были вот заражены чрез меру школьной "верой" в ум, — как и все интеллигенты этого периода (XIX века, особенно второй его половины).