О вере, неверии и сомнении

И теперь оставалось бы принять и веровать попросту. Теперь легко стало жить "простою верою", которой я жил с детства, но за прочность которой прежде я ещё боялся. Теперь сам ум, сама "наука", дали мне "право" веровать "по-детски". Разница была лишь в том, что детская простота была ещё "не оправдана умом", а теперь я и по "науке" знаю, что настоящая вера и есть законная действительно умная вера, что только понявший соблазн "ума" и отвергнувший его может веровать уже "сознательно". И иногда я позволял себе говорить, что теперь я верую "просто, как рядовая поселянка", но с тою разницей, что я отвоевал умом себе право на эту простоту; а потому могу сказать, что верую "сознательно просто", что моя вера — от "убеждения", "убеждённая вера". Я теперь ясно вижу, что со стороны ума препятствий к вере уже нет. Даже есть значительная помощь от него. Путь веры свободен: "можно"!

Но всё же я ещё не удовлетворяюсь этим. И вот почему. Могу сказать три мотива.

Во-первых, я знаю, что если ум и не препятствует, а немного даже и "доказывает", но не показывает, не открывает мне сверхъестественного мира в реальности, да и не может показать, так как я хорошо знаю бессилие ума и земного опыта в области иного мира. Хорошо я знаю и то, что все вещи, всякое бытие подлинно познаются лишь через непосредственное откровение его тому или иному нашему восприятию. Поэтому нищета ума не дала ещё мне и не может дать богатства веры, реального ощущения сверхъестественного бытия. И я знаю теперь, что от ума мне больше и нечего требовать. Оставалось, так сказать, поблагодарить прежнего мнимого врага за теперешнюю дружбу.

А что ж дальше? Кто меня поведёт к высшим путям? Кто теперь мне уже не "докажет", а покажет Самого Бога? Как несомненно удостовериться в Его реальности? Этот вопрос и стал на моем, уже теперь свободном пути.

Целесообразность, польза тоже "доказывали" или побуждали верить; но — как я уже писал — даже от целесообразности ещё нельзя делать выводы о бытии. Бог нужен, но есть ли Он? "Нужда мне лишь говорила: хорошо было бы, если Он есть. Но "доказать" Его и она была не в состоянии. Кто же это может "дать"?

В-третьих, я всегда любил и хотел веровать и веровал. Но ведь говорят же, что это субъективное наше настроение, ублажающее маленьких, немощных людей, коим хочется найти какую-нибудь опору в "сильном", что это — плод прискорбностей земной юдоли, от которых мы ищем успокоения и отрады в "другом" блаженном мире. Иначе говоря, будто вера есть наш продукт, а совсем не ощущение подлинного объективного бытия. Хотеть, любить — ещё не значит уже и "иметь" любимое и желанное. И я сознавал большую основательность в таких возражениях, и их сам ясно видел и понимал. И искал выхода к "есть".

Итак: препятствий нет, и нужно, и хочу верить; но всё это ещё не есть — "есть".

И при всей моей вере я чувствовал внутреннюю неудовлетворённость, мне хотелось большего, я жаждал последнего ответа — откровения, действительного удостоверения, явления. Явися мне разумно, явно, Господи!

Но я сознавал свое нравственное ничтожество и недостоинство, и потому не смел дерзать на непосредственное откровение.

А кроме того, я испытывал — одновременно или в другое время — совершенно обратное желание: не хочу испытывать Господа моего!

Ведь это есть вид уже неверия, маловерия; а оно мне противно и Богу неугодно… Да и без этого дополнительного соображения я "инстинктивно", сердцем отталкивался в такие моменты от пытливых исканий. Мне "хотелось" веровать просто, хотя бы по доверию к достовернейшим свидетелям, потому что мне "хорошо" было с верой, мне нравилась непытливая, простая вера…

Странное и сложное существо человек: и хочется, и не хочется. Или так скажу: "умом" хочется, а сердце не хочет искать. "Ум" не был до конца удовлетворен: ему все еще хотелось, как Фоме, "осязать", "увидеть". Я не говорил, как Фома, "если не осяжу, то не поверю". Я уже веровал. Но хотел большего: и осязать. А иногда и этого не хотел, а радовался с другими, потому что они раньше меня "видели" уже.

В такой моей психологии, — т. е. в нежелании испытывать, — было что-то загадочное: отчего это? Что мой "ум" все больше хочет убеждаться, удостоверяться, это понятно всякому — таково его свойство: человек хочет все познавать. Понятно это и с другой стороны, вопрос о Боге — слишком важный, собственно, единственно важный: все прочее без Него для меня — нуль. А в самом важном особенно нужно крепко и убедиться. Здесь ведь стоит вопрос не только о смысле этой жизни, а еще важнее — о вечности. Но даже и без таких побочных мотивов важно до конца удостовериться в самом главном, дорогом, "единственном", — в Боге.