О вещах действительно важных. Моральные вызовы двадцать первого века

Конечно, в реальном мире тотальная добровольная стерилизация невозможна, но представьте себе, что это осуществимо. Что плохого в таком сценарии? Даже если не разделять пессимизм Бенатара, подобный поворот событий сулит много выгод. Хотя бы такую: нам от этого будет только лучше.

Мы избавимся от угрызений совести за трудности, которые создаем будущим поколениям, и никому не станет хуже — тех, кому могло бы стать хуже, просто нет на свете.

Какой мир лучше, с людьми или без людей? Не будем сейчас о том, что мы творим с другими биологическими видами, — это тема отдельного разговора.

Договоримся, что мы выбираем между миром как он есть и миром без разумных существ. Договоримся еще об условии довольно фантастическом (философам часто приходится так делать): если мы решим, что разумная жизнь в мире должна прекратиться, то все с этим согласятся. Тогда ничьи права не нарушаются, во всяком случае, ничьи из реально живущих сегодня людей. Но имеют ли право на существование те, кого еще нет?

Я твердо убежден, что Вселенная без разумной жизни — неправильный выбор. По моему суждению, для большинства людей жить лучше, чем не жить. Несмотря на все несовершенства сегодняшнего мира, мне хватает оптимизма, чтобы верить: если человечеству удастся протянуть еще столетие-другое, мы извлечем уроки из своих ошибок и построим жизнь, в которой будет гораздо меньше страдания.

Но чтобы обосновать такой выбор, придется снова обратиться к тем глубоким вопросам, с которых я начал. Стоит ли жить? Принимаем ли мы решение дать ребенку жизнь в его интересах? Оправданно ли стремление к продолжению рода, даже если мы точно знаем, что оно приводит к страданиям невинных?

The New York Times, 6 июня 2010 года

Философия на высоте

ПРОШЛОГОДНИЙ ОТЧЕТ Гарвардского университета дает основания для тревоги: доля студентов-гуманитариев, оканчивающих бакалавриат, снизилась в США с 14 до 7 %. Она падает даже в таком престижном университете, как Гарвард, причем в последние годы все быстрее. Заговорили даже о кризисе гуманитарного знания.

Я слишком плохо разбираюсь в гуманитарных науках, чтобы объяснять, почему слабеет приток абитуриентов. Может быть, потому что многие из гуманитарных профессий больше не кажутся началом блестящей (а то и вообще какой-либо) карьеры. Может быть, потому что не каждая гуманитарная наука в силах донести до непосвященных, чем она занимается и почему это важно. Или, может быть, дело не только в неспособности донести, а в том, что некоторые гуманитарные науки, как бы ни было больно это признавать, действительно теряют смысл в нашем стремительно меняющемся мире.

Я перечислил возможные причины, но не выношу суждений о них. Единственная область, в которой я разбираюсь, — моя собственная, философия. Ее практический аспект, а именно — этика, способен внести решающий вклад в полемику по самым острым и неотложным вопросам современности.

Я сам философ, поэтому меня можно заподозрить в некоторой пристрастности. Но, к счастью, в своих выводах я предпочитаю опираться на независимый источник — доклад Института Готлиба Дуттвайлера (GDT), швейцарской экспертной и исследовательской организации.

Недавно Институт Дуттвайлера опубликовал рейтинг ста наиболее влиятельных глобальных мыслителей за 2013 год. В рейтинг вошли экономисты, психологи, писатели, политологи, физики, антропологи, биологи, предприниматели, теологи, медики, представители информационных и некоторых других наук. Но трое из верхней пятерки глобальных мыслителей — философы: Славой Жижек, Дэниел Деннет и я. Есть и четвертый, Юрген Хабермас, которого GDI относит к социологам, но в докладе оговаривается, что с тем же успехом его можно считать философом.

Единственный нефилософ из первой пятерки глобальных мыслителей — Ал Гор. Среди 100 человек, входящих в этот рейтинг, экономистов больше, чем мыслителей из других областей знания, но первый среди экономистов, Николас Стерн, стоит в общем списке только на десятом месте.

Как вышло, что четыре из пяти самых влиятельных мыслителей в мире — представители гуманитарного знания, из них трое — философы? Чтобы это понять, надо посмотреть, по каким критериям Институт Дуттвайлера составляет рейтинг глобальных мыслителей.

Институт Дуттвайлера видит задачу так: назвать «мыслителей и идеи, резонансные в контексте глобальной информационной среды». Информационная среда, откуда получены данные, возможно, и глобальная, но строго англоязычная, что объясняет, почему в списке топ-100 не оказалось ни одного китайского мыслителя. В рейтинг попадают по трем характеристикам: во-первых, кандидат должен быть интеллектуалом по основному роду занятий, во-вторых, быть известным за пределами своей предметной области, и, наконец, оказывать влияние на окружающий мир.