О видах на урожай, альфа-самцах и кусочке счастья (сборник)

Послышались дружные аплодисменты и голос Анечки: — Виктор Николаевич, вы такой благородный!

Чуть погодя опять голос Жемчугова: — Надеюсь, все согласны со мной: это как раз то, что нужно для разворота! Наши рейтинги взлетят как никогда, — последнее он произнес с нескрываемым удовольствием.

Светлана, так и не зайдя в кабинет, оставила заявление на стуле в коридоре. Здесь ей больше делать было нечего.

Информационный повод, слава богу, был найден.

Пустой файл О ценностях истинных и иллюзорных, о том, что жить надо настоящим

«Выпь кричала тонко и пронзительно», — написал он и откинулся в кресле. Как на самом деле кричит выпь, он не знал, но фраза эта ему понравилась. Рассказ об охоте на пернатых был «халтуркой». Он взялся за нее из-за безденежья, а дело ни тпру ни ну. Птиц этих он в жизни не видал, стрельбу по животным считал блажью, а на самих убиенных птах ему по большому счету было наплевать.

Свернув застопорившееся на крике выпи описание охоты, он открыл другой файл. Кроме напечатанного посредине крупно и многообещающе — «роман», здесь было пусто. И эта пустота раздражала, как раздражает пустое чрево холодильника — когда есть хочется, а идти в магазин лень.

Надо было с чего-то начинать, с первой, запевной строчки, а ее-то как раз и не было.

Он хотел закурить, надеясь таким образом настроиться, привлечь Музу ароматом табака. Может, и она неравнодушна к нему, ведь женщина же…

Всем его женщинам нравилось, когда он курил трубку. Как старик Хэм. Он вообще старался ему подражать: обзавелся бородкой, купил трубку и частенько сиживал так — с глубокомысленным видом, словно обдумывая очередной свой опус… Но получалось как-то не слишком похоже. Курить табак после сигарет не было чем-то диковинным и даже нравилось, но растительность на остреньком подбородке и впалых щеках выросла чахлой и редкой и не придавала ему ни мужественности, ни желаемой мудрости его кумира. Так, одна волосатая неопрятность.

Не закурил. Зачем обманывать? Да и обманываться… давно уже не мальчик.

Курсор на мониторе нетерпеливо пульсировал, словно ждал, когда же человек начнет.

Но человек сидел неподвижно. И тоже чего-то ждал. Не озарения. Не удара в темечко кого-то оттуда, свыше. Догадался уже: то самое, свыше, либо сразу есть, либо никогда не придет — жди не жди.

Понимание этого шло к нему долго. Встречалось с возмущением, вполне искренним негодованием. Он был уверен, что разговоры про врожденную гениальность, дар свыше — байки. Что его просто еще не оценили, не поняли.

У нас ведь памятники ставят после смерти.

Когда-то давно, еще в школе, он что называется подавал надежды. Тогда рамки обязательной программы были ему узки, и потому он любил писать сочинения на свободную тему. Тут его полет не был ничем ограничен, и он с упоением фантазировал: то покорял космические дали, то нырял в океанские глубины, то отправлялся на полюс… Учителям казалось, что мальчик неординарен и далеко пойдет.

Закончив школу, пару лет пробегал курьером в газете, зарабатывая стаж и понемногу пописывая. Потом — литературный институт, который должен был развить его способности и сделать настоящим писателем. Увы, после третьего курса за систематические прогулы и «хвосты» несостоявшийся гений был отчислен.

Но он не огорчился. Какая ерунда — институт, говаривал он приятелям. Чему он может научить?! Настоящий талант не нуждается в огранке, он «блистателен как бриллиант чистой воды».

От этой фразы — про чистоту драгоценного камня — разило шаблонностью, он это понимал, но сравнивать свое дарование с чем-то менее блестящим и ярким не желал.

А другие отчего-то не замечали в нем особенных способностей: его взяли лишь внештатным корреспондентом в ту самую газетку, где он начинал курьером.

По молодости он еще тщился, пыжился доказать, что остальные — ему не чета. Всё собирался написать что-нибудь этакое эпохальное, что перевернет литературный мир и принесет ему неслыханную славу. Но хотелось есть, и он годами строчил «на потребу». С брезгливостью, снисходительно, будто делая одолжение — нате, читайте, ведь ЭТОГО вы хотели.

Он даже сочинил пару больших вещей. Первая была гремучей смесью фантастики с мистикой, приправленной перчиком сексуальных сцен, вторая — рыцарским романом на современный лад, где кавалеры прекрасных дам с мечом в ножнах разъезжали на… мерседесах и пили кока-колу.

Ни то, ни другое почему-то не напечатали.

Однако он продолжал жить в предвкушении: вот-вот откроется ОНО, то самое, заветное. Откроется только ему единственному. И тогда заткнутся все, кто относился к нему презрительно: «Писака!»

Но ОНО где-то блуждало, наплевав на его мучительное ожидание. Приходило к другим, озаряло, согревало их в лучах приходившей следом славы, нежило в объятиях приятной известности.

Он не завидовал таким обласканным. Подавлял в себе это чувство, считал его примитивным, недостойным себя. Словно жил в каком-то другом, собственном измерении. Ждал настоящего, заслуженного признания. Часто говорил себе: не мелочись! Нет успеха — придет!