О Викторе Некрасове

Уже много сказано и написано о неприязни Хрущева к интеллигенции, о его бескультурности, о его бесцеремонной и беспардонной манере судить обо всём, в том числе и о том, о чем понятия не имел. Литература, архитектура, изобразительное искусство — надо всем вершил свой суд.

После Дудинцева и Пастернака попал под горячую руку Хрущева и Виктор Некрасов. Впервые озлобление Хрущева вызвало выступление Некрасова в «Литературной газете» с призывом соорудить памятник жертвам геноцида в Бабьем Яре. (Напомню, что в то же время подвергся травле Евг. Евтушенко за стихотворение «Бабий Яр»).

Следует отдать должное Хрущеву за разоблачение культа личности Сталина, за освобождение и реабилитацию жертв произвола. Но и сам, взращенный и поднятый до высот сталинщиной, Хрущев немало воспринял от «отца народов». Среди прочих отвратительных черт (самолюбование, упоение лестью подхалимов и прочее) он унаследовал и антисемитизм. Любое упоминание о Бабьем Яре действовало на него, как красное полотнище на быка. Именно по его указанию эту скорбную могилу ста тысяч убитых засыпали, чтобы соорудить там стадион или другое увеселительное заведение.

Самодурство Хрущева с особой силой проявилось в начале 1963 года, когда он учинил очередной разгром писателей и художников. Самый жестокий приговор был вынесен Некрасову: таких надо исключать из партии. А это означало одно: не печатать, всячески порочить, науськивать услужливую прессу. Поводом на тот раз послужили заметки Некрасова о поездке в Америку. Вопреки очередной холодной волне в политике, Некрасов с глубокой симпатией писал о простых людях Америки, о необходимости доброжелательного взаимопонимания. Содержание очерков не только искажали и перевирали, но и объявляли прямым пособничеством империалистам.

Никогда не забуду, как после этого судилища было созвано собрание киевских писателей, на котором верноподданный Корнийчук метал громы и молнии. Еще больше он неистовствовал после того, как Некрасов — бледный, напряженный — тихим, но твердым голосом отверг все наветы, что вызвало аплодисменты молодежи, тогдашних «шестидесятников».

Травля в прессе развернулась, согласно «указаниям свыше». Сотни лекторов вопящим хором изобличали Некрасова и других писателей. Его тянули на завод «Арсенал» каяться пред рабочим классом. Не пошел. Изо дня в день угрозы: исключим из партии, выгоним из Союза писателей. Не исключили, однако, не выгнали. Даже всесильному Хрущеву пришлось дать отбой, так как не только у нас ряд видных деятелей культуры (Твардовский и его друзья), но и представители французской и итальянской компартий осудили травлю писателя-сталинградца. Всё же киевские аппаратчики «реагировали»: Некрасову был объявлен строгий выговор с занесением в личное дело. О чем и было доложено Хрущеву.

Иной бы хоть на какое-то время воздержался от оценки суждений и действий человека, стоящего на вершине пирамиды. Некрасов не считал нужным скрывать своего отношения «к сыну кузькиной матери», как он величал Хрущева. Как часто вырывалось у него хлесткое словцо, язвительная фраза или анекдот о знатоке всех искусств и всех сортов кукурузы.

Не всегда, к сожалению, различал, кто его сочувственно слушает, а кто подслушивает…

* * *

И без того нелегкая жизнь писателя стала еще тяжелей. Захлопнулись двери журналов и издательств. Снова пущена была в ход сталинская мертвая хватка — обрекать «крамольника» на голодуху. Семейный бюджет составляла весьма скромная пенсия матери. Помогали друзья. Приходилось, как говорил Виктор, «стрелять десятки»…

А тем временем необычайно возрос читательский интерес к творчеству писателя. Повсюду жадно и с глубоким сочувствием расспрашивали о нем. В библиотеках возникли очереди на его книги. В магазинах их искать было тщетно.

К тому времени выросло новое послевоенное поколение. Если для нас, фронтовиков, «В окопах Сталинграда» было словом выстраданной, виденной воочию правды, то для нового читателя повесть стала подлинным откровением. Ведь в литературе тогда шумно разгуливали бравый «Кавалер Золотой Звезды», лихие «Братья Ершовы» да еще образцово-показательный «Секретарь обкома». Но читатель хорошо отличал хваленые книги-фальшивки от подлинной литературы.

Конечно, это было большой моральной поддержкой Некрасову. Но жить-то и работать надо было. А на какие шиши?

Умерли в нищете Михаил Булгаков, Василий Гроссман, Андрей Платонов. Власть предержащих это ничуть не волновало.

Омерзительно было в это же время видеть, как подхалимская братия, примазавшаяся к искусству, из кожи лезла вон, воспевая… Сколько появилось поэтических опусов, пухлых романов, сусальных фильмов, многометровых полотен с сияющим ликом Хрущева!

Казалось, не было XX съезда партии, не было горьких и кровавых уроков сталинщины.

Как и при Сталине, угодники щедро вознаграждались: высокие премии, ордена, звания, депутатские мандаты и, конечно же, весьма жирные барыши.

И эти люди возглавляли Союз писателей и другие творческие организации. Им ли не на руку была травля подлинных талантов! Им ли не в охотку было растоптать и Некрасова!