О Викторе Некрасове

Между тем продуктивна, думается мне, сама возможность оправданно сопоставить советского автора, его последователей с крупнейшим, всемирно признанным писателем, не преследуя цели «подкусить» этого писателя, уличить в «недопонимании», «абстрактном гуманизме», пацифизме и не стараясь, однако, пригвоздить к позорному столбу наших авторов, и без того по горло сытых всевозможными обвинениями.

Ремарк, чье имя мелькнуло уже в начале заметок, писал о «потерянном поколении». Некрасов не считал свое поколение «потерянным», хотя в первой повести не предугадал всех испытаний, ожидающих вчерашних фронтовиков. Не считали его «потерянным» и «лейтенанты», ставшие писателями, располагая запасом достаточно определенных военных и уже послевоенных впечатлений.

Бескомпромиссный антифашизм Ремарка, его ненависть к мировой бойне, уничтожившей миллионы и изломавшей души уцелевших, обладал силой воздействия не только на читателей, но и на многих писателей. Нет причин скрывать это, отказываться от этого. Особенно в наши дни, когда безоговорочно антивоенная философия утверждается как единственная, направленная на спасение человечества. Сегодня не грех воздать должное писателям, содействовавшим ее становлению, не грех напомнить, что Ремарк был одним из первых среди них. Ненависть к войне сделала его антифашистом, вынудила эмигрировать из Германии, когда над ней нависла тень Гитлера.

Не пытаясь всесторонне развертывать сопоставление: Ремарк — Некрасов, ограничусь лишь некоторыми примерами, позволяющими судить и о различиях, обусловленных неодинаковым пониманием хода истории, неодинаковостью литературных традиций.

В романе Ремарка «На Западном фронте без перемен» встречаются описания, напоминающие приведенную выше сцену из «Окопов Сталинграда». Объясняя состояние человека в таком бою, Ремарк утверждает: «У нас просыпается инстинкт зверя, — это он руководит нашими действиями и охраняет нас… Ты идешь и ни о чем не думаешь, как вдруг ты уже лежишь в ямке, и где-то позади тебя дождем рассыпаются осколки, а между тем ты не помнишь, чтобы слышал звук приближающегося снаряда или хотя бы подумал о том, что тебе надо залечь. Если бы ты полагался только на свой слух, от тебя давно бы ничего не осталось, кроме разбросанных во все стороны кусков мяса. Нет, это было другое, — то, похожее на ясновидение, чутье, которое есть у всех нас; это оно вдруг заставляет солдата падать ничком и спасает его от смерти, хотя он и не знает, как это происходит. Если бы не это чутье, от Фландрии до Вогезов давно бы уже не было ни одного живого человека».

Бой есть бой, жизнь есть жизнь. Чем накалённее бой, тем тоньше ниточка жизни, и власть инстинкта возрастает в геометрической прогрессии.

Внутреннюю взвинченность, неистовый темп передает кинематографическая, как ее иногда называют, проза: монтаж проносящихся перед глазами, выхваченных из неразберихи сражения подробностей. Тут Некрасов и Ремарк близки.

Но всякий раз за неизбежно сходными по ритму и характеру описаниями у Некрасова — свое представление о бое, жизни, смерти.

Некрасов не отвергает инстинкт. «Мыслей нет. Мозг выключился. Остается только инстинкт — животное желание жизни и ожидание. Даже не ожидание, а что-то, не объяснимое словами… Скорей бы, скорей. Что угодно — только скорей!»

Но это — единственное такое признание. И относится оно — что чрезвычайно показательно — не к бою, а к бомбежке, когда ты беззащитен и поневоле пассивен. Лежи и жди: попадет — не попадет. При бое же, пусть самом яростном, В. Некрасов почему-то не уповает на инстинкт, не считает, будто он «руководит нашими действиями и охраняет нас». Однако инстинкт, по убеждению Некрасова, трансформировался под влиянием идей, этических норм, жизненного опыта, накопленного еще в довоенные годы.

Упорные возвращения к мирному времени — они не редкость во всякой почти книге о войне — теперь приобретают новый смысл, объясняют, почему герой Некрасова не молится на инстинкт.

Да, мозг отключается, но мысль продолжает лихорадочно работать. Да, прошлое отступает, но всё же остаётся с тобой. В прошлом, — мы помним, — «милый Киев», студенческая дружба, книги, Пятая симфония Чайковского, бабушка с чьими-то мемуарами или «Анной Карениной» в руках, а главное — полная ясность: за эту жизнь надо, необходимо драться до конца, идти на смерть, день за днем переносить всё, что выпадет на долю бойца.