О Викторе Некрасове

— Вы ведь знаете, что мы не были близки с Некрасовым, но я очень уважал его, фронтовика, за честность и настоящий талант. Мне тоже кое-что досталось из-за него. Однажды меня, как руководителя Союза писателей Украины, пригласили на завод «Арсенал». (Думаю, что это именно тот случай, о котором на совещании говорил недовольный Подгорный. — Г. К.-Г.). Было это в период очередной идеологической кампании после некрасовских зарубежных очерков. Оказывается, Виктора тоже пригласили, но он не явился. Взвинченные кем-то люди выкрикивали из зала: «Мы знаем, где он живет, мы пойдем бить ему окна!»

«Как вам не стыдно! — сказал я им. — Вам не нравится его произведение — это ваше право, но разве можно вот так нападать на писателя?..»

Меня тогда поразило озлобление людей, — продолжал Гончар. — А как трудно было защищать Виктора Некрасова и Гелия Снегирева, когда поступила команда исключить их из партии. На парткоме мы тогда все-таки устояли, не исключили их. Это сделали позже, уже без нас…

Вспоминая тот тяжелый для Некрасова 1963-й год (в январе — недоброй памяти реплика «Турист с тросточкой» в «Известиях», в марте — яростные нападки из Москвы самого главы государства, в апреле — серия проработок в Киеве), просто диву даешься, как в такой обстановке он умел сохранять бодрость духа, продолжая вести себя так, словно ничего не случилось, оставаясь самим собой, всё тем же обаятельным и благородным Виктором Платоновичем Некрасовым.

…Как-то вечером мы с женой вышли сделать кое-какие покупки и попутно прогуляться по Крещатику, — киевляне это любят. Была середина октября 1964 года. Столица республики готовилась торжественно отметить 20-летие освобождения Украины от немецко-фашистских захватчиков. Поговаривали, что на торжества приедет Никита Сергеевич. Мы шли по нечетной стороне и, миновав «пассаж», увидели вдруг, что на противоположной стороне с изгибистого здания у главпочтамта, где уже висели готовые к празднику портреты «вождей», вроде как снимают портрет Хрущева. «Видимо, переставят на другое место», — подумал я, но возня с портретом, висящим уже вниз головой, была настолько необычной, что я тут же позвонил из автомата Некрасову — он жил рядом.

— Ты можешь выйти? Тут напротив происходят какие-то манипуляции с портретом твоего лучшего друга.

Он сразу догадался, о ком речь, и через пять минут мы уже втроем смотрели на происходящее. В этот миг самый большой портрет полетел вниз. Раздался треск.

— Вот и всё, — сказал Виктор как-то отрешенно и беззлобно.

Мы вспомнили, что каких-нибудь 11 лет назад, когда было объявлено о смерти Сталина, случилось так, что мы тоже были вместе. Тогда зарождались надежды. Теперь многое было неясно, но всё же надежды на лучшее затеплились. Можно ли было предугадать, что еще через десять лет страна расстанется с одним из своих лучших писателей навсегда?..

6

Мы познакомились в конце сороковых, я тогда делал первые шаги в журналистике, а познакомил нас сотрудник республиканской газеты Я. Богорад — бывший командир партизанского отряда, человек исключительной скромности и человечности, Виктор его очень любил. Что больше всего объединяло нас? Пожалуй, минувшая война, мы еще сильно чувствовали ее недавнее дыхание. По-настоящему сблизились к середине 50-х, когда я уже работал корреспондентом «Литгазеты». В Киеве образовалась тогда небольшая группа интересных прозаиков, пишущих на русском языке. Живя в Киеве, они, тем не менее, печатались преимущественно в Москве: для нашего местного идеологического климата их правдивые произведения не подходили. Их было четверо: Н. Дубов — 1910 года рождения, В. Некрасов — 1911-го, Л. Волынский — 1912-го и самый молодой М. Пархомов — 1914-го. Как видите, почти погодки, почти однолетки. Тогда еще сорокалетние — сейчас даже не верится. За исключением Дубова, который по состоянию здоровья не воевал, а работал, если не ошибаюсь, токарем на военном заводе, все — бывшие фронтовики. Первые трое — постоянные и весьма активные авторы «Нового мира». Позднее один известный литературный критик назовет эту четверку «киевской школой современной русской прозы». Они очень дружили, хотя были совершенно разными.