О войнах

Он также отмечает отсутствие милитаристской идеологии. Подсчитав названия улиц, статуи, мемориалы и монеты, он отмечает, что по сравнению с Северной Америкой и Европой их иконография "в гораздо большей степени ориентирована на деятелей культуры и науки, меньше внимания уделяет политическим символам, а не имеет мифологии вооруженного народа, объединяющегося через жертву". Он также добавляет классовые, этнические и религиозные ограничения. Расово-этническое разнообразие внутри каждой страны порождало слабое национальное самосознание, что препятствовало мобилизации населения на войну. Между верхушкой полуострова и креолами и более поздними белыми иммигрантами, а также между этими иммигрантами и бывшими рабами, рабынями и коренным населением лежали огромные пропасти, которые затрагивали понятия "цивилизация", а также этническую и классовую принадлежность. Представители элиты имели гораздо больше общего друг с другом, чем с населением. У них была испанская или португальская кровь, они были католиками, и жители всех штатов, кроме одного, говорили на испанском языке. Конечно, общий католицизм не мешал государствам средневековой Европы вступать в войны.

Его объяснение во многом верно. Но разве для войны нужно сильное государство? Достаточно считать себя выше соперника. Почему бы слабому государству с разношерстной, плохо оснащенной, недоукомплектованной, некомпетентно руководимой армией не напасть на другое государство, которое оно считает еще более слабым? Поскольку большинство государств слишком самоуверенно ведут войну, ощущение относительной слабости возникает редко. Слабая финансовая база действительно препятствует ведению длительных войн. Любое государство может финансировать кратковременную войну, но если налоговая база не может быть увеличена, то для продолжения войны правителям приходится брать в долг, а долг может расти только до тех пор, пока кредиторы не начнут сомневаться в том, что они будут возвращены. Тогда военный деятель должен вести переговоры. Преимущество европейского милитаризма заключалось в том, что он прошел через феодальную стадию ведения войны, в ходе которой привлекались вассалы, в значительной степени обеспечивавшие себе самофинансирование. Затем, когда правители осознали военное превосходство наемников над вассалами, они создали определенный государственный потенциал и более продуктивные налоги, и наемников стало много. В Америке не было ни вассалов, ни бродячих наемников. Латиноамериканские войны могли быть, но непродолжительные.

Себастьян Маццука уделяет особое внимание потенциалу государства. Он утверждает, что крупные государства Европы "рождаются сильными", в то время как слабость - это "врожденный дефект" латиноамериканских государств. Однако в последней главе было показано, что европейские государства также имели этот дефект рождения, но некоторые из них стали гораздо сильнее благодаря милитаризму, поглощавшему более мелкие государства. В отличие от них, латиноамериканские государства не поглощали друг друга. Маццука утверждает, что если европейское развитие было "военным", то латиноамериканское - "торговым". Если в Европе правители-воины могли устранять периферийных патримониальных силовиков, которые рассматривались как конкуренты за контроль над землей и людьми, то в Латинской Америке, где развивалась торговля, борьба с периферийными силовиками могла привести к гражданской войне, что подрывало бы инвестиции, производство и рост, ориентированный на экспорт. Вместо этого правители умиротворяли периферию обещаниями будущей доли в экономической экспансии. По его словам, существовало три вида патримониальных группировок: портовые интересы, соперничающие партии и региональные каудильо. Все они выступали за государства, испытывающие финансовый голод, "патронажные машины", не способные вести длительные войны. Ослабление государств было усилено периодом транснациональной свободной торговли под руководством внешних держав, гораздо более могущественных, чем те, которые существовали в Латинской Америке. Таким образом, для него низкий уровень войн был обусловлен своеобразным балансом внутренних классовых и региональных сил в эпоху свободной торговли, причем этот аргумент приводился в основном в терминах соотношения экономической и политической силы.