О войнах

Таковы были общие черты хорошо организованных врагов на протяжении всей истории человечества. Однако все сражения имели свои особенности. При Азенкуре английская армия состояла в основном из лучников, защищенных скрытыми заостренными кольями, вкопанными в землю. Французы не успели их разведать, и наступающие французские кавалеристы были удивлены, их лошади испугались, многие из них сбросили своих всадников. Тогда английские лучники и стрелки бросились вперед с ножами и топорами, чтобы захватить (для получения выкупа) или убить и раздеть раненых и безлошадных рыцарей и стрелков, прижатых к земле доспехами или лошадьми. Французские лучники и резервная кавалерия при Азенкуре, наблюдая крах первой атаки, оказались перед выбором. Они колебались, а затем бежали. Английские победители бросились вперед, что Коллинз назвал "паникой". Французы потеряли строй и, охваченные паникой, стали легкой добычей. Преследующих англичан не сдерживали ни страх перед врагом, ни отвращение к битве. Выброс адреналина побудил их к убийству: освободившись от собственного страха, они наносили удары или пускали стрелы в спины убегающего противника. Наибольшее количество убийств происходило в бегстве, как мы видим, начиная с Муйе (Китай) в 1046 г. до н.э., Канн (Италия) в 216 г. до н.э. и заканчивая Азенкуром (Франция) в 1415 г. н.э.

В сражениях страх мог присутствовать постоянно, но он регулировался необходимостью насильственной самообороны и физическими ограничениями поля боя, пока перспектива поражения не вызывала деморализацию. Отвращение к убийству в бою было маловероятным. Убийство стариков, женщин, детей и пленных вызывало неодобрение, но оно имело место. В осадной войне моральные угрызения совести обычно подавлялись, если городские лидеры отказывались от предложения о переговорах или капитуляции. Это делало население города уязвимым для резни после штурма, согласно нормам ведения войны. Чем большие потери несли осаждающие, тем злее и безжалостнее они были при штурме города. Командиры знали, что грабежи и изнасилования - это награда, которую ожидают их солдаты, и закрывали глаза на зверства. Иудейский историк Иосиф описывает разграбление Иерусалима римскими солдатами в 73 г. н.э:

Когда они в большом числе пошли по улицам города, то, обнажив мечи, без пощады убивали всех, кого настигали, и поджигали дома, из которых бежали иудеи, и сжигали в них каждую душу, а многие из остальных предавали запустению; а когда они пришли в дома, чтобы разграбить их, то нашли в них целые семьи мертвецов, а верхние комнаты полны трупов, то есть умерших от голода; они пришли в ужас от этого зрелища и ушли, не тронув ничего. Но хотя они и сострадали тем, кто был уничтожен таким образом, однако не сострадали и тем, кто еще оставался в живых, но перебегали через каждого встречного, загромождая трупами самые улицы, и весь город был залит кровью, до такой степени, что огонь во многих домах был погашен кровью этих людей.

Разграбление городов приносило смерть и ужас как мирным жителям, так и солдатам.

Без показаний солдат можно сделать не так уж много выводов. Но, вероятно, можно предположить, что моральные переживания были редки, а страх был неравномерен, взрывался разрозненно.

 

Раннее Новое время в Европе

Клаузевиц в работе "О войне" рассматривает войны в континентальной Европе примерно с 1740 по 1830 г., уделяя особое внимание переходу от так называемой "войны старого режима", которую вели короли и военная аристократия, к революционной войне, которую ввели французы и Наполеон. Будучи прусским солдатом, прошедшим долгий путь от кадета до генерала, он имел личный опыт войн этого периода. Переход начался с массового леве эн 1792 года, когда революционеры собрали массовые добровольческие силы для защиты Франции от вторжения аристократических войск. Оборона удалась, и это ввело понятие "нация в оружии", что привело к созданию Наполеоном огромных гражданских армий, которые он разместил в гораздо более слабых формированиях, способных действовать по собственной инициативе, поскольку идеологический пыл вытеснил бурение. В ответ на это другие режимы стали создавать свои собственные квазигражданские войска, а испанские крестьяне - партизанский национализм. Как отмечал Клаузевиц, тенденция к мобилизации на войну целых наций и целых государств была очевидна. Патриотическая, а не аристократическая честь теперь двигала войну.