О волшебных историях

Из всех видов человеческого искусства фантазия находит наилучшее в словах, в настоящей литературе. Для живописца, например, создать фантастический образ технически совсем несложно; рука сама стремится обогнать сознание, даже вообще обойтись без него^{5}. В результате часто получается глупость или болезненный кошмар. Что касается драмы, очень жаль, что этот вид искусства обычно рассматривается как литературный род, хотя на деле принципиально отличается от литературы. Помимо этой неурядицы, тут налицо еще и недооценка фантазии. Это происходит, по крайней мере отчасти, из–за естественного стремления критиков превозносить тот род литературы или «творчества», который они сами предпочитают согласно своим собственным вкусам или в результате полученного образования. Так что положение с критикой в нашей стране, которая славится своей драматургией, и особенно произведениями У. Шекспира, похоже, становится все более драматичным. Драма естественным образом враждебна фантазии. Даже простейшая фантазия в спектакле, то есть в форме зрительных и слуховых образов, редко воплощена удачно. Фантастические образы не терпят лицедейства. У актеров, переодетых говорящими животными, может получиться либо довольно удачная имитация, либо шутовство, но никакой фантазии в их игре не будет. На мой взгляд, это хорошо видно на примере побочной ветви драмы — пантомимы. Чем она ближе к «инсценированной волшебной сказке», тем хуже. Терпеть ее можно, если сюжет и связанная с ним игра воображения представляют собой лишь остаточное обрамление для фарса, когда от зрителей никто не требует и не ждет никакой «веры» в происходящее в течение всего спектакля. Дело здесь, конечно, отчасти в том, что режиссеры вынуждены (или пытаются) использовать различные театральные механизмы, чтобы на сцене получилось хоть что–нибудь фантастическое или волшебное. Как–то раз я видел так называемую «пантомиму для детей». Это был «Кот в сапогах», поставленный целиком, включая даже превращение великана в мышь. Если бы механизмы для спектакля были подобраны более удачно, эта сцена либо привела зал в ужас, либо воспринималась как самое настоящее волшебство. На деле же, хотя сцена и сопровождалась замысловатыми световыми эффектами, зрителю, чтобы «подавить недоверие», пришлось бы этому недоверию выпустить кишки, повесить его и четвертовать.

Когда я читаю «Макбета», ведьмы выглядят вполне прилично: они играют определенную роль в повествовании и окружены дымкой мрачной значительности, хотя облик их, к сожалению, несколько опошлен — все–таки они, несчастные, ведьмы. Но в спектаклях они почти невыносимы и были бы совсем невыносимы, если бы меня не поддерживали воспоминания о том, какими они представляются при чтении. Мне говорят, что я бы смотрел на них иначе, если бы мыслил как человек шекспировской эпохи с ее охотой на ведьм и их публичными казнями. Но ведь это значит, что я должен воспринимать ведьм как реальность, весьма вероятную для нашего мира, иными словами, не как плод фантазии Шекспира. Это решающий аргумент. Похоже, что в драматическом произведении судьба у фантазии одна — раствориться в реальном мире или опуститься до шутовства, даже если автор драмы — сам великий Шекспир. Вместо трагедии «Макбет» ему следовало бы написать повесть, если бы достало мастерства и терпения на этот жанр.

Есть, по–моему, и более важная причина, чем неубедительные сценические эффекты. Драма по природе своей вынуждена использовать фальшивое волшебство, своего рода суррогат волшебства: зритель видит и слышит людей, которые существуют лишь в выдуманной истории. Это уже попытка воспользоваться поддельной волшебной палочкой. Ввести — пусть даже технически безукоризненно — в этот квазиволшебный «вторичный» мир еще элементы фантазии или волшебства — значит попробовать создать внутри него еще один, третий мир. Этот мир уже лишний. Может быть, это и достижимо, только мне ни разу не приходилось видеть, чтобы из этого что–нибудь вышло путное… Во всяком случае, нельзя утверждать, что создание этого третьего мира органично для драмы. Ведь у нее свои средства воплощения Искусства и иллюзии: ее персонажи и так уже разговаривают и расхаживают по сцене^{6}.