Однако одежда может расположить человека к тому или иному поступку. Ведь дико будет видеть врача, ходящего по поликлинике в ботинках на платформе с высокой шнуровкой и болтающейся «комуфляжке», с зелеными волосами и с серьгой в носу. Так же дико видеть военного или милиционера в таком же виде. А эти люди являются для нас примером честности, собранности и надежности. Мундир обязывает ко многому. Значит, внешний вид может играть какую-то роль в поведении человека. Или же просила предположить, возможно ли представить, например, священника (даже когда он находится вне храма, дома) в супермодной одежде или христианского подвижника в таком же наряде (если, конечно, последний не взял на себя подвиг юродства Христа ради). Ты бы стал ходить к такому священнику на исповедь? Поверил бы в истинность подвижничества? Нет, нельзя такого представить, нельзя и верить. А почему? Да потому, что такой вид называется одним словом: непотребный, или по другому: «расхристанный», значит: нехристианский. Вот и весь разговор.
Сын на время приумолк, задумался. Но вдруг стал считать, что из одежды я купила себе, а что —ему. Эта борьба длилась довольно долго. Я понимала, что он не в состоянии противостать искушениям, его сверстники были, в большинстве своем, из зажиточных семей, где все силы были положены родителями на то, чтобы стяжать достаток. При этом дети, в сущности, были брошены на улице, выискивая себе занятия одно хуже другого. Но зато они были одеты с головы до ног во все самое-самое. Мальчишка мой достаточное время нервировал меня, до тех пор, пока я однажды не выдержала: достала из сарая юбку, которую носила, наверное, еще сказочная баба Яга (грязную и рваную), нашла кофту под стать юбке, стоптанные туфли и после очередных «вещевых» претензий надела все это «добро», встретив сына из школы. Он был в шоке. Оторопело спрашивал меня, зачем я
Но и вспыхнувший «вещизм» был не самой большой трудностью для нас с сыном.
К тому, что я решила получить высшее образование в довольно позднем возрасте, люди относились по-разному. У меня, с Божьей помощью, все получалось: у нас не было постоянного дохода, тем не менее, мы не голодали, я успевала и учиться, и подрабатывать, сын мой был чистенько и опрятно одет, накормлен, хорошо учился и не создавал никому особых хлопот Многие люди видели наши трудности и старались помочь кто словом добрым, кто делом.
Однако, к сожалению, нашлись и те, кого наше нелегкое благополучие раздражало. Особенно раздражали наши отношения с сыном. Мальчик был достаточно послушен, стремился помочь мне: по моей просьбе выносил мусор, мог сварить картошку, дожидаясь меня домой, чистил и мыл посуду (не беда, что потом я перемывала), с соседями был приветлив, всегда здоровался со всеми, мог поговорить на общие темы со старушками, помогал им поднести сумки, перевести через дорогу, подняться по лестнице. Практически все, кто успел познакомиться с Ильей, за глаза хвалили его.
Конечно же, у него случались и свои капризы: он мог поворчать, поупрямиться, но все же сделать просимое. Мы с ним очень сблизились после разлуки. Часто ходили в лес за грибами и за ягодами, вместе копались на огороде, зимою бегали играть в снежки, вместе катались с горок на санках и лыжах. Сын всегда звал меня на каток или на лыжню, старался вовлечь во все свои детские забавы, и я, если не была занята хлопотами по дому или своими уроками, «не отказывала ему в этом (не отказываю и сейчас).
Мы подолгу весело возились в сугробах или «гоняли» футбол, затевали радостную возню дома. Нам всегда было о чем поговорить и чем заняться: играли, читали, клеили, рисовали, варили суп на костре, пололи грядки, рыбачили, просто ходили гулять и секретничать. Да мало ли найдется поводов к тому, чтобы любящие друг друга люди проводили время со взаимным удовольствием. Я всегда понимала, что во многих мальчишеских играх необходим отец. Но, коль скоро такового в наличии не было, то место отца в забавах и играх сына всегда занимала я.