«О, возлюбленная моя!». Письма жене

Ладно, я тоже хочу сказать себе, что сделал все, что мог. Поэтому мы попытаемся добиться понимания в здешнем ЦК. Пятрас хотел пробиться к первому секретарю Снечкусу, но я его отговорил. Человек, для которого принципы важнее родственных связей[139], не пойдет нам навстречу. Нам нужен кто-то понимающий и влиятельный настолько, чтобы своей властью отменить решение о закрытии фильма.

Но это я забегаю вперед, а ведь суть дела я тебе еще не рассказал. Суть вот в чем, дорогая моя. Узнав, что обо мне на здешней киностудии снимается документальный фильм, один из заместителей министра культуры нашептал председателю Совмина[140] Шумаускасу, что Вольфу Мессингу якобы «делают рекламу в виде документального фильма». Якобы я договорился (понимай так, что заплатил денег) с режиссером, чтобы он снял фильм обо мне и я при помощи этого фильма стану увеличивать свою популярность. Представь себе!

Вижу, как ты смеешься, драгоценная моя! Уж кому, как не тебе, знать, что если мы станем давать по три выступления в день без выходных и отпусков, мы все равно не сможем удовлетворить всех желающих! Какая реклама?! Какие деньги?! Пятрас не то что моих денег не взял, он еще и свои вложил! Но недаром говорится, что сказанная вслух ложь тут же начинает прикидываться правдой. Нашлись такие, кто «слышал», как я «уговаривал» Пятраса снять фильм обо мне. Не знаю — может, кто-то даже «видел», как я передавал Пятрасу деньги. Во сне все что угодно можно увидеть. Тут все смешалось в кучу — и зависть ко мне, и обвинения в шарлатанстве, и нелюбовь к Пятрасу, который не имеет привычки лебезить перед начальством, и антисемитизм (без него никак нельзя), и то, что запрещать приятнее, чем разрешать… Короче говоря, Шумаускас вызвал к себе директора киностудии, накричал на него и велел закрыть фильм.

Должен сказать, что директор уклонялся от встречи со мной не из-за того, что держал камень за пазухой. Ему просто было неловко. Любому порядочному человеку бывает неловко, если его вынуждают сделать подлость. Он не мог ослушаться председателя Совмина, это понятно. Даже если бы он и попробовал бы возразить, ничего из этого не вышло бы. Разве что на киностудии был бы новый директор. Головой нельзя прошибить стену. Но директор стеснялся встречаться со мной, вот и придумывал различные поводы для того, чтобы избежать встречи. Когда же мы, наконец, встретились (я попросту подкараулил его в коридоре, потому что не видел другого выхода), директор честно признался мне в том, что его вынудили закрыть фильм. И мысли его подтверждали его слова. Разговор с секретаршей Шумаускаса окончательно прояснил ситуацию.

Я объяснил Пятрасу, что дело гиблое. Даже если я обращусь за помощью на самый верх[141], фильм спасти не удастся. У этих игр есть свои правила. Никто, даже тот, кто знает, что я не шарлатан, не станет вмешиваться в это дело и отменять запрет Шумаускаса. Не тот случай, не тот повод, и вообще-то гурский еврей Вевл Мессинг не имеет никакого отношения к Вильно. Несколько выступлений не в счет. Надо смотреть правде в глаза. Ради меня никто не станет ничего предпринимать. Тем более что из-за особенностей здешней обстановки местное начальство пользуется большей самостоятельностью, нежели какой-нибудь первый секретарь обкома. Их главная задача — спокойствие и порядок. Если есть это, значит, есть все. Говорят, что коллеги Бельского кое-где еще работают[142]. Так что не надо дальше объяснять, ты и так все поймешь.