О возможности жизни в космосе

Андо, стоявший рядом, презрительно пожал плечами. Этой весною он был скептиком больше, чем когда-либо. Впрочем, никто не сердился на него за то, что он не принимал в этом мероприятии никакого участия. Андо был хороший парень и признанный молодой спортсмен. Он мало говорил, и его считали сильным. Поэтому его никто не беспокоил.

— Ты думаешь, что в зале будут смеяться? — спросил Аарне у Индрека.

— Нет, этого я не боюсь, но… Знаешь, по-моему, нельзя шутить такими вещами!

— Понимаю. Но в любом случае «суд» не произведет такого впечатления, какого хотелось бы. Люди отошли от войны, люди хотят танцевать!

Индрек странно усмехнулся.

— Значит, воздействие может оказать лишь сама война?

— Да. Но какая польза мертвым от урока?

Аарне сильно ударил друга по плечу.

— Пусть смотрят и слышат живые. Ты не веришь, Андо?

— Нет.

— Почему? Чему ты, собственно, не веришь?

— Я не верю, что этот цирк может спасти мир. Если война будет, то будет независимо от того, читаем мы свои стишки или нет.

Индрек нахмурился.

— Ты ждешь войны?

— Оставь… В конце концов, это не важно. Она начнется, если в этом есть необходимость…

— Как ты это объяснишь?

— А с какой стати я должен объяснять? Почитай лучше сонник. В общем-то я считаю, что ты и я, да и та девушка, идущая по коридору, и все мы — кто? — многозначительно заключил он.

— Ну? — спросил Индрек, не вынимая из карманов рук.

— Вот — ты, я и та девушка. А кто мы все вместе? Этого никто не знает. Человека понять можно, а людей — никогда.

— И охота тебе так говорить и людей пугать?

— Может, люди должны жить иллюзиями?

— Иллюзии никуда не денутся, — махнул рукой Индрек, — стоит ли их разбивать?

Андо усмехнулся горько и высокомерно. На улице стемнело. Зажглись огни.

Литературный суд прошел удачно. К концу выяснилось, что в подготовке к вечеру участвовал почти весь класс. Для постановки потребовались техника, освещение, звуковое оформление и еще многое другое.

Потом были танцы. Иво под аккомпанемент оркестра исполнял в духе джаза «Не могу молчать», притворяясь, что поет на иностранном языке. На каком именно — не разобрать. Да это и не интересовало танцующих, занятых друг другом. «Цветет, как в детстве, мой вишневый сад…» Наступала весна. Учительница Вернер отмечала про себя, кто с кем танцует. Небо было пугающе, опасно чистое.

После этого вечера в учительской стали говорить, что из выпускников еще может что-нибудь выйти.

Было пятое апреля.

ААРНЕ НЕ ХОТЕЛОСЬ ТАНЦЕВАТЬ. Он чувствовал себя усталым. Майя заметила это и сказала:

— Давай уйдем отсюда…

Они спустились по каменной лестнице. Музыка осталась где-то наверху. Все классы и коридоры были пусты.

— Давай посидим в каком-нибудь классе…

— А если кто-нибудь зайдет?

— Пусть заходит, нам какое дело!

Мимо школы проезжали машины, по темным стенам время от времени скользил свет. Где-то далеко играл оркестр. Майя села за первую парту.

Аарне подошел к окну и посмотрел в ночь.

— Ты никогда не думал, кем мы будем? — услышал он неожиданно голос девушки.

— Я не знаю… Почему ты спрашиваешь? Я не знаю.

— Ты хочешь стать знаменитым?

— А ты хочешь?

— Нет. Не хочу. А ты?

— Да, — ответил Аарне.

— Тогда станешь.

— Может быть… Знаешь, я не то чтобы хочу быть знаменитым, я хочу, чтобы меня любили. Слава бывает разная. Ильзе Кох тоже была знаменита. Я хочу, чтобы меня любили, понимаешь?

— Кто-то идет…

В конце коридора послышались шаги, все ближе, ближе… Еще. Еще ближе. Аарне встал.

Шаги прошли мимо.

— Если бы это была Вельтман… — Майя улыбнулась. Аарне не видел ее лица, но чувствовал, что она улыбается. И улыбнулся тоже.

— Ничего, старая дева до смерти бы напугалась! — Но он знал, что все это не так уж просто. Если бы это была Вельтман и если бы она открыла дверь темного класса… Ну, да чего уж там!

— О чем мы говорили?

— О любви и славе.

— Да, но любовь и слава придут сами, если будешь работать. Таммсааре тоже это говорил.

— Ты будешь знаменитым.

— И ты тоже, Майя.

— Нет, нет, нет.

— Будешь.

— Нет.

— Почему ты так говоришь?

— Из меня ничего не выйдет.

Аарне подошел ближе.

— Ты опять за свое! Я сказал, что выйдет. Я чувствую.

— Нет.

— Я знаю.

— А я не знаю, Аарне.

Аарне подсел к девушке и обнял ее за плечи. Парта была ужасно маленькой и неудобной, здесь, вероятно, занимался какой-нибудь третий класс. Аарне почувствовал себя ребенком.

— Ты рисуешь?

— Нет.

Аарне надолго замолчал. Слова девушки ошарашили его. Это все уже стало надоедать.

— Почему?

— Не умею.

— Умеешь.

— Нет.

— Майя… — Аарне крепко обнял девушку. Майя на него не глядела, и Аарне пришлось силой повернуть ее голову к себе. Внизу, на улице, проехала машина. Свет скользнул по лицу Майи, и Аарне заметил, что она сейчас заплачет. Он отпустил ее.

Тишина.

Когда-то Майя сказала: «Я все смогу, если ты мне поможешь…» Как же ей помочь теперь? Как? Ну скажите же, как?

Никто не отвечал.

Майя прошептала:

— У меня ничего не выходит. Позавчера порвала четыре рисунка. Не выходит ничего. У меня ничего не выходит…

Аарне гладил ее волосы.

— Майя, я ведь с тобой, да? Майя, жизнь — ужасно трудная штука, но все проходит. Я верю, что трудом можно всего добиться. Всегда добивались.