О возможности жизни в космосе

Ресторан закрывался. Пьяные горланили:

Прощай, любимый город,
Уходим завтра в море…

Потом все затихло. Рэзи толкнула перекладину, она заскрипела. Я почему-то вздрогнул. Рэзи медленно спросила:

— Ребята, я хочу задать вам необычный вопрос: скажите, зачем вы живете? Ну… что бы вы хотели совершить?

Я посмотрел на нее. Она стояла лицом к морю и улыбалась. Энно поправил очки. В них отразился лунный свет. Мой друг стал очень серьезным.

— Будем говорить честно? — спросил он.

— Конечно. Ну, скажи ты, — обратилась она к Энно.

Мой друг почему-то забрался на перекладину, оперся подбородком на руки и, глядя вниз, заговорил:

— Я хотел бы стать художником, это так… Я писал бы, но этого я, кажется, не умею. Итак, я верю, что искусство делает людей лучше. Это хорошо. Отсюда еще более прекрасное следствие: чего же мне еще хотеть, как не того, чтобы люди становились лучше. Вот и все. Вот какой я хороший, — закончил Энно и спрыгнул с перекладины.

— А ты, Лаури?

— Я? Я всегда хотел… стать физиком. Отец был шофером, и я сейчас шофер. Работа есть работа, но у меня… не тот характер… С отцом я поссорился… И, наверно, следующей осенью все-таки поступлю в университет… Энно уже все сказал, лучше я не умею, — промямлил я. — Может быть, я хотел бы, чтобы люди стали умнее… А ты сама, Рэзи?

Девушка загадочно посмотрела на меня и прошептала:

— Тсс… Вот что… ты хотел, чтобы человек стал лучше, а ты… чтобы человек стал умнее… Ну, так я и есть этот человек, делайте меня умнее и лучше!

Вначале я решил, что она смеется над нами. Но потом я понял, что она говорила всерьез. Она больше ничего не сказала, только улыбнулась. И мы оба вдруг как будто что-то поняли.

— Ах ты дьявол, — сказал неожиданно Энно. — Позволь, я поцелую тебя. — Рэзи позволила ему, позволила и мне. Мы побратались и пошли вдоль берега. В ресторане гасли огни. Небо медленно затягивалось тучами. Настроение делалось все лучше. Мы протанцевали все пионерские, комсомольские и туристские танцы, от «Бимбо» до «Рогожины» и от «Ритц-рятц-рунди-пумм» до «Еньки».

Я и сам не знаю, что это была за ночь.

Энно разъезжал вокруг на какой-то забавной штуке, которая состояла из жерди и веревки. Он проделывал и другие фокусы: демонстрировал, как знаменитый фотореалист Анте Меллер гоняется за бабочками и как известный эстонский драматург Пээт Ламп произносит речь. Смеялись до упаду. Вдруг мы замолчали. Наверно, мы высмеялись и выговорились до конца. Море шумело еще громче. В темноте белели гребни волн. Я посмотрел на часы. Два часа ночи. Рэзи сказала, что ей пора домой.

МЫ ПРОВОЖАЛИ ЕЕ. Ночь становилась темнее и теплее. Шумела невидимая листва.

Я СТАРАЛСЯ И СТАРАЮСЬ ПОНЯТЬ, кто такая Рэзи. Я чувствую, что этот вопрос не нуждается и не поддается обсуждению. Просто, она была, была, как наверно… да ну, я не умею говорить красиво.

У ворот мы остановились.

— Завтра… во сколько? — спросил я.

— К вечеру, — ответила Рэзи. — Скажем, в четыре.

— Раньше…

— Ну, в три. Там же, где вчера.

— Хорошо.

Она протянула нам руку и скрылась в кустах, окружавших дом.

МЫ С ЭННО ШЛИ СКВОЗЬ НОЧЬ.

— Да, — вдруг сказал он многозначительно.

— Что?

— Эта девушка.

Я не понял.

— Я никогда не встречал такую. Мировой класс.

Он мог бы и не говорить этого.

— Хоть влюбись, — добавил он.

— Я, кажется, уже.

— Влюбился?

— Кажется.

— Не стоит, — сказал Энно.

— Ты что, сам хочешь?

— Дурак. Ты Малле еще помнишь?

— Нет, — улыбнулся я легкомысленно.

Энно стал насвистывать увертюру к «Севильскому цирюльнику». Он всегда насвистывал ее, если ему что-то не нравилось. Но он не сказал больше ни слова. А я завяз в высшей степени. Чувствовал, что начинаю влюбляться, хочу влюбиться — и не смею. И в то же время знаю, что Рэзи — самый прекрасный человек, которого я когда-либо встречал.

Ничего! Завтра я пойду на свидание с Рэзи, иначе я не могу, не могу, и все.

Так я спорил сам с собой в ночном полумраке, пока мы шли к Энно. Упали первые капли дождя.

Черт возьми, я кажется, слишком много пишу, как эти модные книжные мальчики, которые и сами не знают, чего хотят. Это шутовство. Некоторые вещи должны быть ясны. Жизнь есть жизнь. Ненависть есть ненависть…

Ну, теперь я так же умен, как и прежде. Философия тебе не к лицу, Лаури… Выйдет какая-нибудь ерунда, и все.

Но что ты сделаешь? — спрашивал я себя. Говорю красивые слова, потому что ночь так хороша и возвышает твою душу. Ты благородный парень, но какая от тебя польза?

На речи Пихлака я только кивал, иногда улыбался, ведь кто знает… Да, кто знает. Твои мысли ничего не значат, они остаются для твоего домашнего потребления. И, может быть, Ааво умер вместо тебя?

…Рэзи может помочь мне. Завтра я спрошу у нее, что делать? Думаю, она знает. Кому знать, как не ей?

СНА НЕ БЫЛО. Мы болтали о том, о сем. Энно несколько раз вставал и бродил по комнате. За окном шумел дождь.

— Все-таки жизнь прекрасна, — многозначительно промолвил он в темноте.

— Давай спать, — добавил он, ложась в постель. — Уже три часа. Я прочел бы тебе мораль, да неохота.

— Мне не заснуть.

— Терзаешься?

— И да, и нет. Спокойной ночи.

Кажется, я тут же заснул.

6