О возможности жизни в космосе

И он запихал бумажку мне в сумку. Какой самоуверенный жест! Или он думал, что я в бессонные ночи стану орошать этот листок слезами? Мы стояли почти вплотную друг к другу, и я поняла, что он, как капризный ребенок, не хочет уйти без поцелуя. Все его поведение говорило об этом.

— Иди, — повторила я. — Будь умницей.

Он не ответил.

— Пойми, мне нехорошо… Извини. — Такие слова иногда действуют, и я надеялась, что он достаточно умен, чтобы понять это. Ведь обычно они замечают только себя.

— До свидания, — прошептала я быстро и хотела уйти. Но его поцелуй все-таки попал мне в щеку. Это было бессмысленно. Обнимая меня, он спросил:

— У тебя есть… кто-нибудь?

Я не ответила.

Он убрал руки. Затем дверь с грохотом захлопнулась, и я оказалась на темной лестнице среди привычного запаха краски и затхлости.

Я включила свет. В списке жильцов нашла фамилию тети. На стенах были старые обои в голубых цветочках. Я почувствовала под рукой скользкие перила. Слева висел плакат: «Храните деньги в сберегательной кассе. На сбереженную сумму вы сможете приобрести ценные вещи!» Румяная блондинка смотрит в мою сторону и указывает на комнату, битком набитую роялями, телевизорами, фикусами и прочим барахлом. Я стала подниматься по лестнице. Ступеньки скрипели…

осенним вечером в прибрежных водах стоят проволочные клетки для птиц холодное серое небо я бегу босиком к берегу приближается шторм поднимается вверх птичья стая летит на море

…уже несколько месяцев я не могу избавиться от этого сна. Он вспоминается в самых разных местах. Вдруг. И тут же исчезает.

Я подошла к дверям своей квартиры, нашла в сумке ключ и тихо открыла замок. Велло был в постели, но не спал. Мне вдруг не понравилось, что он здесь живет, как будто мой муж. Но так оно было. Тетя ведь знала, что всегда, когда она уходит на работу, Велло остается. Но она ничего не говорила. Наверное, не придавала этому особого значения. Она уже старый человек и многое повидала. Да мы никогда и не были особенно близки. После маминой смерти она взяла меня к себе. Мне было тогда шестнадцать, и тетя не стала разыгрывать мачеху.

Я зажгла на кухне свет.

— Я ждал тебя. Даже хотел идти встречать, — улыбнулся Велло, приподнимаясь.

Я посмотрела на него, улыбавшегося мне в зеленоватом свете настольной лампы, и вдруг что-то закружилось у меня в голове. Это неопределенное чувство возникло уже внизу, на улице. Теперь я поняла, в чем дело. Меня раздражало внешнее сходство Велло и того другого парня. Оба брюнеты, крупные носы, карие глаза. И что-то общее в выражении лица.

Только… не этот Велло, нет, ни в коем случае, совсем другой, там, в Летнем саду…

От этого и закружилась голова.

Велло заметил это.

— Тебе нехорошо?

— Нет, что ты, — поспешно улыбнулась я.

— Уж не беременна ли ты?

— Нет-нет, не бойся.

Не хотелось больше говорить об этом. И я чувствовала, что если и случится что-нибудь такое, я не посмею сказать Велло. Как ты расскажешь про это чужому парню?

Велло, с которым я живу уже четыре месяца, все еще кажется мне именно чужим…

я бегу босиком к берегу приближается шторм поднимается вверх птичья стая и летит на море

— Пожалуйста, не входи, я помоюсь, — с этими словами я закрылась на кухне.

Я действительно устала. Впечатления действуют на меня ужасно быстро. И всякие впечатления. Ощущения утомляют меня. В саду шумели деревья. И в стороне на какой-то белой стене металась беззвучно тень от ветки, похожая на руку великана, на сачок для бабочек, на лешего. День идет за днем, и жизнь можно укоротить или продлить, если надо, но только, кажется, с этого конца, так как о другом конце ничего не известно. На станции загудел паровоз. Еще раз. Из крана с журчаньем текла вода. В соседней комнате был Велло, но я чувствовала себя совершенно одинокой. Скоро экзамен по истории.

— Эстер!

— Иду, иду.

Я закрыла кран. Ветер шумел еще сильнее. Вдруг начнется ураган? Что тогда изменится? А может, изменится?..

Я поступлю на юридический. А кому это нужно? Я, Эстер Тарьюс, никогда не поднимусь до кресла адвоката или прокурора, мне в руки не дадут меча правосудия и весов; мои глаза не завяжут, да я и не хочу. Но если так случится, то пусть прежде всего завяжут мне глаза, вот именно. Завяжут глаза и уши, чтобы я ничего не чувствовала и не знала. Только тогда это имело бы смысл, ведь предубеждения во мне заложены с самого рождения. К чему мне наука и закон?

Мне хотелось, чтобы Велло позвал меня.

— Эстер!

Позвал-таки.

Я не ответила.