О времени, о душе и всяческой суете

Это меня беспокоило, и, насколько позволяли правила приличия, я старался как можно меньше уделять ему внимания.

К счастью, мне помог Нико, взявший большую часть разговора на себя. Он выучил английский на Кипре, где служил одним из ключевых бойцов в организации ЭОКА[12] под командованием Георгиоса Гриваса. Мне показалось, он был единственный из этих троих путешественников, кто до сих пор хвастался друзьям своими приключениями. В любом случае, хотя мне его веселые анекдоты о глупости британцев и природной гениальности греческого духа показались занимательными, я заметил, что Спиро заскучал, и решил, что молчаливому Георгиосу тоже скучно.

Тем не менее мы все равно продолжали болтать. Мы пили, и я ухитрился раза три заказать новый графин. Все прочее разы они настаивали на том, чтобы угостить меня. Абсурд, но спорить не было смысла. Георгиос пил меньше всех и сидел чуть поодаль. Его длинные ноги скрывала тень, и он практически не сводил с меня глаз.

Потом Нико и Спиро ушли, а хозяин таверны уселся за барную стойку и мрачно уставился на старый календарь с ярким изображением грудастой девицы. К тому времени я был уже изрядно пьян, но понял это, лишь когда попытался встать и пойти спать; однако сочетание рецины и целого дня на ногах бросило меня обратно на стул, словно на плечо мне легла тяжелая рука.

И тогда Георгиос заговорил – как мне показалось, с некоторым облегчением.

– Понял, – произнес он.

Я удивленно посмотрел на него.

– Понял, – повторил он, – кого ты мне напоминаешь. Тигрового Медведя Молгуна.

Он выпрямился на стуле, с которого едва не соскользнул, и оперся о стол загорелым локтем. По-английски он говорил так же бегло и с таким же хорошим произношением, как я сам.

– Тебе от меня стало не по себе, – усмехнувшись, прибавил он. – Оттого что я весь вечер на тебя таращился. Извини! Просто никак не мог определить, на кого ты похож.

Обхватив длинными пальцами бокал вина, он осушил его и со вздохом поставил на стол.

– И кто этот персонаж, которого я тебе напоминаю? – поинтересовался я.

Впрочем, ответ меня не слишком волновал. Я думал лишь о том, сумею ли добраться до примитивного туалета снаружи таверны, прежде чем выпитое вместе с усталостью и солнцем прикончит меня.

– Кто?.. – Георгиос потянулся и зевнул. – Боюсь, уже никто. …служил четвертым офицером на «Бетельгейзе», обслуживание привода. Его угробила та же адская бомба, из-за которой меня выкинули со службы с повышенной дозой облучения. Так мне и не удалось свести счеты с венерианцами.

Последние слова потонули в очередном зевке, и он улыбнулся – немного застенчиво, как воспитанный мальчик, не представляющий, как бы извиниться за то, что так откровенно зевает.

– Что ж, уже поздно, – заключил он, поднявшись. – Рад был познакомиться, приятель.

Он протянул мне руку.

Я ее не пожал. Медленно, насколько позволяло мое состояние, я спросил:

– Что… ты сказал?

– О, тебя сегодня достаточно заболтали, – ответил он. – Нико весь вечер не сходил с орбиты. Иногда это уже чересчур.

Даже не пытаясь скрыть желание поскорее закрыть заведение, трактирщик начал убирать стаканы и графины со стола. Георгиос пожелал ему спокойной ночи, но, заметив, насколько я пьян, задержался. Сам я об этом забыл.

– Ну, а ты кем был? – спросил я, отчаянно надеясь, что все вокруг меня перестанет раскачиваться и извиваться.

– Я-то? Да простым ракетчиком. До того как меня облучило, я даже ни разу погоны не надевал. Забавно, знаешь ли! – Он вдруг рассмеялся. – У нас на палубе был парень – ну прямо Нико один в один, – все время нес одну и ту же околесицу. Под конец мы преподали ему хороший урок – как бы случайно заперли его в пустом переходном шлюзе и подали ему в наушники шлема запись его же собственного голоса, болтающего без умолку. После этого он подозрительно притих. Не хочу рисковать и получить такой же урок.

Снова улыбнувшись, он зашагал прочь и скрылся в ночи. Я лихорадочно повернулся к трактирщику, пытаясь дать ему понять, что хочу еще раз поговорить с Георгиосом или, по крайней мере, узнать, где найти его утром. Но моего греческого на такое не хватило, а трактирщик вообще не говорил по-английски.

На следующий день я разыскал его. Люди указали мне на стройную фигуру вдалеке на фоне невыносимо голубого неба, карабкавшуюся вверх по каменистому холму в преследовании хромой козы. Он громко пел – великолепным, заунывным тенором, контролируемым и по-балкански дрожащим на растянутых нотах.

Поначалу я хотел дождаться, пока он спустится, задать ему множество вопросов, но не стал этого делать. Я вышел на дорогу и оставил Софкаду позади, даже не обернувшись, чтобы в последний раз увидеть его.

Прошлой ночью он, как и Спиро с Нико и десяток других людей, которых я встретил в этой забытой временем стране, вспомнил сон. Он говорил на языке сна. Теперь он проснулся и снова вернулся к реальности.

А вот насчет себя я уверен не был. Но не собирался оставаться тут и выяснять.

У этого нет будущего

Ничего.