О времени, о душе и всяческой суете

Кроме того – что произвело на меня куда более сильное впечатление, – в течение пяти минут – клянусь! – после того как мы сели за стол, по ресторану разошелся слух, что сегодня пожаловала особа привилегированного положения. Вскоре официант (ресторан был слишком мал, чтобы иметь метрдотеля), а также сомелье и шеф-повар и, наконец, владелец заведения по очереди подошли к нашему столику, пока M. Le Baron составлял наш заказ. Он наказал, чтобы к форели не добавляли чересчур много фенхеля, чтобы вино из Вувре подавали охлажденным в подвале и в охлажденных бокалах, но ни в коем случае не со льдом – ведь это уничтожит его аромат и помешает ему соперничать с фенхелем (он был прав), – чтобы с escalope de veau Marengo[24] пили не Сансер – явный предмет гордости хозяина, – но Сен-Пурсен не более двух лет выдержки (в этом он тоже оказался прав), и чтобы saucier добавил к заправке салата не более капли винного уксуса (мне запомнилась фраза, которую он использовал: une goutte goutteuse, что буквально означает «капля с капелькой»). И так далее.

Это произвело впечатление не только на меня. Когда мы расправились с десертом, хозяин прислал нам за счет заведения по бокалу местного ликера, настоянного на фиалках, дикой землянике и так называемой reine de bois[25] – позднее я узнал, что это ясменник. Ликер оказался настолько вкусным, что мы спросили, где еще его можно приобрести, и нам с сожалением ответили, что в широком доступе его нет, ибо делается он по секретному рецепту, которому свыше двухсот лет. Что ж, во Франции такое встречается весьма часто…

Не стану подробно рассказывать о том, как нам принесли счет; скажу лишь, что, встретившись взглядом с бароном и оценив ситуацию, я положил на стол лишние пятьдесят франков. Ловкость, с которой они превратились в сорок два франка двадцать сантимов, напомнила мне мастерство карточного шулера. Вряд ли даже официант заметил.

В конце концов, он приехал в Ге по делу, которое не способствует благоразумным предосторожностям: если бы я отправился на похороны, мне бы тоже не пришло в голову вложить в кошелек лишние банкноты на случай, если придется ужинать с компанией незнакомых иностранцев. Меня это никоим образом не насторожило. Ужин был превосходный и стоил куда больше, чем мы заплатили.

Однако то ли поэтому, то ли потому, что барон узнал, что двое из его сотрапезников – писатели, то ли просто оттого, что вина и ликер сделали его еще более словоохотливым, он присовокупил к ранее рассказанному кое-какие уточняющие детали. Его престарелая тетка владела château в этих краях (речь не о замке – это слово весьма точно соответствует английскому слову «особняк», и наличие башен и рва не обязательно), и, хотя адвокаты все еще спорят, барон наверняка является ближайшим из ее живых родственников. Вполне вероятно, если удача будет на его стороне, он унаследует загородное поместье в соответствии с имеющейся у него жалованной грамотой – то бишь грамотой о пожаловании дворянского титула. Подобный термин до сих пор встречался мне только в книгах по истории.

К этому времени все мы окончательно разомлели и подняли новые бокалы великолепного ликера за его удачу. Затем мы отправились назад в Ге.

Осторожно.

Подъехав к его отелю, мы распрощались в приступе вызванного алкоголем амикошонства и обменялись адресами, хотя не думаю, что искренне ожидали повторной встречи, ведь завтра был последний день фестиваля, а барон сказал, что сразу после похорон, назначенных на утро, ему придется вернуться в Париж.

Однако на следующий день мы действительно вновь повстречались. На выходе из кинотеатра после церемонии закрытия фестиваля мимо проехал длинный черный лимузин, явно принадлежавший похоронному агентству. Машина притормозила и дала задний ход, и из окна нас приветствовал барон. С ним было еще трое пассажиров, все мужчины.

И хотя я видел его ровно столько, сколько нам с женой потребовалось, чтобы пожать барону руку и подтвердить намерение когда-нибудь встретиться снова, я был уверен, что одним из тех мужчин был тот самый человек, который сейчас прикатил из кухни тележку, и стоявшее на ней блюдо, когда он снял крышку, наполнило воздух ароматом, который я в более слабом проявлении учуял ранее.

Я тут же выпал из реальности. Пришлось закрыть глаза. Никогда еще мой нос не подвергался атаке столь прекрасного аромата! Я едва не захлебнулся слюной, но все мои железы – каждая клетка моего тела! – желали испытать аромат и восставали против попыток заглушить его.

Придя в себя и чувствуя еще большую растерянность, я увидел на сколотой тарелке перед собой нечто бесформенное и коричневое, к чему подали полбокала красного вина, не менее кислого, чем белое. Барону долили воды, и он принялся торопливо есть.

Торопливо?