О времени, о товарищах, о себе

Когда крестьян освобождали от крепостной зависимости, деду было шестнадцать лет, а бабушке Ульяне четырнадцать. Они много помнили и были живыми свидетелями жизни и быта тех времён. Дед подолгу с эпическим спокойствием рассказывал об изуверствах помещицы.

После освобождения крестьян дед земли не получил и приобрёл единственное право — свободно умереть от голода. Забрав семью из деревни Белые Ключи, он перебрался в село Алексеевку.

Вся семья стала батрачить в имении графа Воронцова-Дашкова. Подёнщики. Для них самым важным было получить работу. Работу искали и принимали её как большую милость, как счастье. Работа давала возможность жить, а не умирать голодной смертью.

Право на труд, записанное в конституции, для меня звучит по-особому. Дед, а также отец красноречиво объясняли мне, что значит лишиться работы и не иметь возможности получить её.

Из единственного богатства, которым обладал дед, — кучи детей вымерло восемь, четверо перебрались в Баку. Прибыли в разгар забастовочной борьбы рабочих нефтяных промыслов. Шёл 1905 год.

В памяти сохранилось несколько картин. Залитая нефтью земля, воздух, пропитанный газом фонтанирующих вышек, и отсутствие воды. В летний зной, когда за глоток воды можно отдать все, приходилось терпеть.

На нефтяных промыслах Апшерона не было пресной воды. В Баку была небольшая опреснительная установка, но этой воды не хватало для всех. Кое-кто из рабочих брал воду из колодцев, но её трудно было пить — она была насыщена сероводородом.

На некоторые промыслы воду привозили с реки Куры, в железнодорожных цистернах. Часто для доставки воды использовались цистерны, в которых до этого перевозили нефтепродукты. Вода была с сильным запахом нефти. Но и такая вода доставлялась с перебоями. Прибытие цистерн с водой было событием. Мне кажется, что у меня с самого детства в ушах застыл крик:

— Воду привезли! Скорее бегите за вёдрами! Во-о-ду привезли!

И всё-таки сюда стекался народ — здесь можно было получить работу.

Семья росла, у отца было уже шесть человек детей, когда разразилась первая мировая война. Жить было трудно. На девяносто три копейки в день, которые он получал, нужно было прокормить и одеть восемь человек, оплатить жильё.

За всю свою трудовую жизнь отец смог купить всего один костюм-тройку: пиджак, брюки и жилет. Это было ещё перед его женитьбой. На свадьбу полагалось надевать сапоги и тройку. Все остальные годы штаны и рубахи ему шила мать. Тогда все жены рабочих были портнихами. Шить самим было много дешевле.

В 1914 году я сдал экзамены во второй класс реального училища. На экзаменах я получил по всем предметам пятёрки и был принят.

Радость от сознания, что я смогу учиться, все время омрачалась тревогой — смогу ли окончить школу? Обучение было платное, а отец был не в состоянии платить за него. Для меня был только один шанс оставаться в школе — иметь пятёрки по всем предметам. Это давало право на получение стипендии.

«Может быть, и выучишься на писаря»

Отец часто приходил с работы весь в нефти, с красными воспалёнными глазами. В доме, сложенном из тёсаных камней известняка, уложенного на глине, не было ни водопровода, ни канализации, ни освещения. Стояла плита, отапливаемая нефтью, на ней готовили пищу, и она же служила средством обогрева. На плите мать нагревала воду. Скорчившись в оцинкованном тазу, экономя каждую кружку воды, отец старался отмыть нефть. У него слипались пропитанные нефтью волосы. Водой удалить нефть из бороды и волос головы было невозможно, и он отмывал их керосином.

Потом, отдышавшись, он подходил ко мне и, заглядывая в мои книги и тетради, с надеждой и тоской произносил:

— Может быть, все же выучишься на писаря. Всё-таки у писаря чистая работа, не то что у нас — плотников.

Как же трудно приходилось отцу! Его тянуло к земле: Всю жизнь он мечтал вернуться в деревню и работать в поле — и всю жизнь пришлось прожить на нефтяных промыслах Апшерона.

Жизнь была монотонно однообразной, и дни протекали медленно. Мне и сейчас представляется, что тогда — в 1913 и 1914 годах дни были намного длиннее.

Время мучительно долго тянулось до обеда, а от обеда до ужина. Обеды же и ужины были удивительно короткими.

В те годы я, кажется, никогда не был сытым. Поэтому, вероятно, и запомнилось это деление дня на два периода — до обеда и после обеда. Обед и ужин в нашей семье всегда состояли из одного блюда — супа или щей.

Когда вся семья собиралась за столом, мать ставила на середину стола большое эмалированное блюдо, и все сидящие деревянными ложками вычерпывали его содержимое.

Нож был один. Его клали на стол для того, чтобы резать хлеб. Впервые я получил отдельную тарелку в студенческой столовой Московской горной академии в 1921 году. До этого мне тарелкой, ножом и вилкой пользоваться не приходилось — их у нас попросту не было, а кроме того, они и не нужны были. Такие блюда, где требовались нож и вилка, у нас в семье не готовились. В Красной Армии я ел или из солдатского котелка или из бачка — один бачок на десять человек.