О всех созданиях – больших и малых

Обтирая зонд, я услышал звонкие звуки капель, с силой ударяющихся о металл: это брат Питера принялся за утреннюю дойку. Я готовился уходить, когда он пошел по амбару по дороге в холодильник с полным ведром молока. Проходя мимо собачьего стойла, он отлил немного парного молока в их миски, и Тип как бы мимоходом направился завтракать. Пока он пил, пес помоложе попытался присоединиться к нему, но Тип лишь хлопнул челюстью в миллиметре от его носа, и тот отправился к другой миске. Однако я заметил, что Тип не протестовал, когда к нему присоединились суки и щенки. Появились кошки: черно-белая, черепаховая и серая. Они растянулись на соломе. Их черед еще придет.

Миссис Тренхольм пригласила меня на чашку чая, и, когда я вышел, день был уже в самом разгаре. Однако небо оставалось серым, а редкие деревья раскачивали своими голыми ветвями под ветром, который дул долгими ледяными порывами над пустынными просторами холмов. Именно такой ветер йоркширцы называют «тонкий ветер», а иногда – «ленивый ветер»: он не обдувает вас, а проникает сразу внутрь. Я вдруг почувствовал, что самое лучшее место на земле находилось у камина на кухне дома.

Большинство людей согласились бы со мной, но не Тип. Он резвился во дворе, пока Питер грузил на повозку тюки сена для молодого скота в дальних хлевах, а когда Питер взмахнул вожжами и лошадка отправилась в путь, он запрыгнул на повозку и уселся сзади. Я оглянулся и посмотрел на собаку, которая крепко уперлась лапами, чтобы удержаться на неровной дороге, виляя хвостом, и лаяла, бросая вызов холодному миру. Я навсегда запомнил Типа, который презрел жизненные блага и спал там, где считал почетным, – у дверей дома своего хозяина.

Небольшие происшествия вроде только что рассказанного всегда были способны внести светлое разнообразие в ход моего дня. К счастью, у меня была работа, где подобного рода вещи встречаются постоянно. Иногда они даже не случаются, а говорятся в виде одной яркой фразы.

Как, например, тогда, когда я однажды утром обследовал корову, пока доилась ее соседка. Дояр был очень немолод, и процесс шел с трудом. Он сидел под коровой, упершись головой в матерчатой кепке в ее бок, а ведро зажал между колен, но стульчик, на котором он сидел, раскачивался, когда корова ерзала или переступала с ноги на ногу. Дважды она опрокидывала ведро, но ее особый трюк заключался в том, что хвостом, испачканным жидкими экскрементами, она хлестала по лицу старика.

Наконец его терпение лопнуло. Он вскочил на ноги, несильно хлопнул корову по крупу и выкрикнул в отчаянии: «Да стой же ты спокойно, старая сраная шлюха!»

Или вот: однажды мне надо было навестить Люка Бенсона в его небольшом владении в деревне Хиллом. Люк был мощным мужчиной шестидесяти лет, и у него была необычная особенность: он говорил, не разжимая стиснутых зубов. Он произносил слова буквально одними губами, показывая ряды квадратных, как у лошади, резцов, плотно сжатых вместе. Это заставляло его напрягаться даже над самыми простыми высказываниями, и, когда он говорил, его глаза злобно горели.

Бóльшая часть разговора состояла из уничижительных замечаний в адрес других обитателей Хиллома. Он вообще отличался искренней нелюбовью к человеческой расе в целом. Но, как ни странно, я считал его благоразумным человеком, с которым можно иметь дело, он без колебаний соглашался с моими диагнозами недомоганий его животных и пытался проявлять ко мне дружеское отношение, постоянно называя меня «Джемс», ибо с плотно сжатыми зубами сказать точнее было невозможно.

Но самую искреннюю ненависть он питал к своему соседу, тоже владельцу фермы, невысокому человеку по имени Джилл, которого Люк называл не иначе как «этот молодец». У них долгие годы продолжалась междоусобица, и я только два раза видел, как Люк улыбался. В первый раз – когда у свиноматки Джилла погиб весь приплод, а второй – когда у него сгорела поленница.

Когда жена мистера Джилла сбежала с коммивояжером, торговавшим на фермах щетками, событие произвело фурор в деревне. Ничего подобного в Хилломе никогда не случалось, и по деревне пронеслась волна восхищенного ужаса. Я было подумал тогда, что в жизни Люка Бенсона случился момент величайшего счастья, и, когда мне пришлось ехать к нему, чтобы осмотреть телку, я был уверен, что найду его в праздничном настроении. Но Люк был мрачен.

Я осмотрел животное и назначил лечение, но он хранил молчание до тех пор, пока я не зашел на кухню, чтобы помыть руки. Тогда он заговорил. Он бросил осторожный взгляд на жену, женщину с изможденным и хмурым лицом, которая возилась с жаровней.

– Вы слышали, что хозяйка этого молодца сбежала?

– Да, – ответил я. – Я уже слышал об этом.

Я ждал, что Люк станет злорадствовать, но, как ни странно, он чувствовал себя неуверенно. Он поерзал на стуле, пока я не закончил вытирать руки, и обнажил свои сильные зубы.

– Вот что я вам скажу, Джемс, – вымучил он из себя. – Хотел бы я, чтобы кто-нибудь украл мою дуру!