О всех созданиях - больших и малых

Сняв лубки, я чуть не пустился в пляс. Немного засохшего гноя и других выделений, но, когда я их смыл, повсюду открылась здоровая гранулирующая ткань. Новая розовая плоть скрепила разбитый сустав, сгладила и спрятала следы повреждений.

— За ногу можно не опасаться? — робко спросила Марджори Гиллард. Я поглядел на нее с улыбкой.

— Да, безусловно. Теперь уже нет сомнений. — Я почесал Киму шею, и хвост весело застучал по столу. — Сустав, вероятно, утратит подвижность, но ведь это не так уж важно, правда?

Я использовал последние гипсовые бинты Стьюи, и мы сняли Кима со стола.

— Ну вот и все, — сказал я. — Недели через две покажите его своему ветеринару. Но, думаю, больше перевязок не потребуется.

Гилларды отправились в обратный путь, а часа через два появился Стьюи со своим семейством. Все дети стали шоколадно-коричневыми, и даже младенец, по-прежнему буйно вопивший, покрылся красивым загаром. Нос у Мег облупился, но вид у нее был свежий и отдохнувший. Стьюи в рубашке с открытым воротом, весь красный, как вареный рак, казалось, еще потолстел.

— Этот отдых спас нам жизнь, Джим, — сказал он. — Просто не знаю, как вас благодарить, и, пожалуйста, скажите от нас спасибо Зигфриду. — Он с нежностью поглядел на свое ринувшееся в дом неуемное потомство и, словно вспомнив что-то, опять повернулся ко мне: — А тут как? Все было в порядке?

— Да, Стьюи. Конечно, случались и удачи и неудачи.

— А у кого их не бывает? — засмеялся он.

— Естественно. Но сейчас все хорошо.

Ощущение, что все хорошо, оставалось со мной и когда дымящие трубы скрылись позади. Вот поредели и исчезли последние дома, а впереди распахнулся совсем другой, чистый мир, и вдали поднялась зеленая линия холмов, громоздящихся над Дарроуби.

Вероятно, мы все любим возвращаться к приятным воспоминаниям, но у меня выбора и не было: на Рождество я получил письмо от Гиллардов с целой пачкой фотографий — большой золотистый пес прыгает через барьер, взмывает высоко в воздух за мячом, гордо несет в пасти палку. Нога сгибается почти нормально, писали они, и он совершенно здоров.

Вот почему, даже теперь, когда я вспоминаю эти две недели в Хенсфилде, первым в памяти у меня всплывает Ким.

Да, конечно, я предпочел бы обойтись без знакомства с изнанкой «подпольных» собачьих бегов, но, во всяком случае, оно навсегда излечило меня от желания подрабатывать таким способом. Зато завершается эта история одной из самых радостных моих побед — сохранением ноги Кима! Как странно и чудесно, что все закончилось так! Если бы мне принесли этого пса в нашу нынешнюю операционную с новейшими антибиотиками и оборудованием, лучшего результата достигнуть все равно было бы невозможно. Античные хирурга упоминают «благой гной». И для меня это не пустые слова.

Глава сорок четвертая

По-моему, сержанты всегда вопят. Если орали не на меня, так на кого-нибудь другого. И все-таки ни один сержант не мог бы потягаться мощью голоса с Леном Хэмпсоном.

По дороге на ферму Лена мне захотелось остановиться. Я свернул к обочине и положил локти на руль. День выдался жаркий и тихий, а этот удивительно красивый уголок был защищен холмами от резких ветров, которые иссушали на вершинах все, кроме вереска и жесткой травы пустошей.

Тут в зеленых ложбинах и овражках поднимали к небу свои могучие ветви величавые дубы, вязы, тополя, и их пышная листва даже не трепетала — таким неподвижным был воздух.

В зеленых просторах вокруг — ни единого движения, тишину нарушают только жужжание пролетающей пчелы и блеяние овец где-то вдали.

В открытые окна машины лились запахи лета — дыхание нагретой травы и клевера, ароматы невидимых цветов. Но в машине им приходилось вступать в соперничество с густым коровьим запахом. Перед этим я целый час вакцинировал вольно пасущееся стадо в пятьдесят голов и теперь сонно взирал на безмятежный пейзаж, сидя в замызганных брюках и заскорузлой от пота рубашке.

Я открыл дверцу. Сэм, наш с Хелен пес, радостно спрыгнул на землю и скрылся в лесочке. Я последовал за ним в прохладную тень, где среди толстых темных стволов веяло сосновой хвоей и сыростью опавших листьев. Откуда-то сверху, из сплетения ветвей, доносилось воркование горлицы — самые мирные звуки в мире.

И вот тут, хотя от фермы нас отделяли два луга, я услышал голос Лена Хэмпсона. Нет, он не скликал разбредшихся коров, а просто беседовал с членами своей семьи — как обычно, на пределе мощности своих неутомимых голосовых связок.

Когда я подъехал к ферме, Лен открыл мне ворота.

— Доброе утро, мистер Хэмпсон, — сказал я.

— ВАША ПРАВДА, МИСТЕР ХЭРРИОТ, — загремел он. — УТРО РАСЧУДЕСНОЕ.

Я даже попятился, но трое его сыновей только весело ухмыльнулись. К чему, к чему, а уж к голосу отца они, конечно, привыкли.

— Вы хотели показать мне свинью? — сказал я, держась на почтительном расстоянии.

— АГА, ХОРОШИЙ ТАКОЙ БОРОВОК. ЧТО-ТО С НИМ ПРИКЛЮЧИЛОСЬ. ДВА ДНЯ НИЧЕГО НЕ ЕСТ.