О всех созданиях - больших и малых

Уилл быстро схватил поросенка и опустил его в картонный ящик, в котором копошились его старшие братья и сестры.

— Ну вот видите, мистер Хэрриот.

— Да-да. А сколько их там уже у вас?

— С этим шесть. И все отличные, как на подбор.

Я заглянул в ящик. Да, у всех породистые вытянутые туловища.

— Действительно. А судя по ее виду, она еще и до половины не дошла.

Он кивнул, и мы приготовились ждать.

Двадцать минут тянулись, как вечность, но вот я взял пару поросят, влез с ними в закут и уже собрался приложить их к соскам, когда один из них пискнул. Гертруда ринулась на меня с яростным ревом, разинув пасть, и я перелетел через перегородку с резвостью, какой в себе и не предполагал.

— Вроде бы сон ее не совсем разобрал? — заметил мистер Холлин.

— Э… да… совершенно верно. Пожалуй, надо еще подождать.

Мы дали ей еще десять минут, а потом все повторилось снова. Я ввел ей дополнительные десять кубиков усмирила», а час спустя — новые десять. К девяти часам Гертруда произвела на свет пятнадцать чудесных поросят и шесть раз изгоняла меня из закута вместе со своими отпрысками. Она стала, пожалуй, даже еще более подвижной и свирепой, чем до первой инъекции.

— Вон послед вышел, — мрачно сказал мистер Холлин. — Значит, она кончила. — Он печально посмотрел на картонный ящик. — А мне теперь надо вскормить пятнадцать поросят без материнского молока. Того и гляди, все передохнут.

— Нет уж, не передохнут, — произнес голос у меня за спиной.

Я оглянулся. В дверях, улыбаясь своей обычной лукавой улыбкой, стоял дед Холлин. Он вошел в закут и ткнул Гертруду палкой в бок. Она с рыком вперила в него злобный взгляд, и его улыбка поползла к ушам.

— Ну, я тебя живо приструню, старуха.

— Приструните? — Я неловко переступил с ноги на ногу. — Каким образом?

— Так ее же надо поуспокоить чуток, и все дела.

Я перевел дух.

— Конечно, мистер Холлин! Этого я и добивался.

— Так-то оно так, да взялись вы за это не с того конца, молодой человек.

Я пристально поглядел на него. Всезнайка, щедрый на советы в чужой беде, — кому из ветеринаров не приходилось терпеть его присутствие? Но дед Холлин не вызвал у меня обычного раздражения. Мне он нравился. Хороший человек, патриарх прекрасной семьи (Уилл был старшим из четырех его сыновей), и уже несколько его внуков завели собственное хозяйство в наших же краях.

Да и какое у меня было право задирать перед ним нос после моей жалкой неудачи?

— Я ввел ей новейшее лекарство, — буркнул я.

Он мотнул головой.

— Ее лекарствами не проймешь. Ей пиво требуется.

— А?

— Пиво, молодой человек. Глоток-другой доброго эля. — Он повернулся к Уиллу: — Чистое ведерко у тебя найдется, сынок?

— В молочной стоит. Только что ошпаренное.

— Вот и ладно. Я схожу в трактир. Долго не задержусь. — Старик повернулся на каблуках и скрылся в темноте. Ему было под восемьдесят, но сзади он выглядел как молодой парень — прямая спина, широкие плечи, легкая походка.

Нам с Уиллом разговаривать не хотелось. Его терзала тревога, а меня стыд, и оба мы почувствовали облегчение, когда в хлев вошел дед Холлин с эмалированным ведром, до краев полным пенящейся коричневой жидкости.

— Хо-хо! Видели бы вы, как у них в «Фургоне с лошадьми» глаза на лоб полезли! Небось никогда еще такого не было, чтобы кто зараз два галлона требовал!

Я даже рот раскрыл.

— Вы взяли два галлона пива?

— Два, молодой человек. Меньше толку не будет. — Он снова повернулся к сыну: — Она же у тебя давно не пила, а, Уилл?

— Ага. Я хотел дать ей водички, когда она закончит, да так и не успел.

Дед Холлин поднял ведро.

— Ну так, значит, у нее в горле совсем пересохло!

Он наклонился над загородкой, и в пустое корыто обрушился темный пенный каскад.

Гертруда угрюмо направилась к корыту и подозрительно понюхала неизвестную жидкость. Поколебавшись, она сунула в нее рыло, осторожно сделала глоток, и хлев тут же огласился звучным хлюпаньем.

— Черт, во вкус вошла! — воскликнул Уилл.

— Еще бы не вошла, — вздохнул старик. — Это же самый лучший портер!

Корыто опустело с поразительной быстротой, но прежде чем отойти, могучая свинья тщательно его вылизала. По-видимому, соломенное ложе ее не манило, и она начала прогуливаться по закутку, время от времени проверяя, не осталось ли в корыте пива, и поглядывая на три лица над бревенчатой загородкой.

И тут я, к своему полному изумлению, вдруг заметил, что свирепый огонь в ее глазах погас и они выражают теперь только тихое благодушие. Мне даже почудилось, что она улыбается.

С каждой минутой ее движения становились все более неуверенными. Она начала спотыкаться, а затем, громко и откровенно икнув, плюхнулась на солому и перекатилась на бок.

Дед Холлин, немелодично насвистывая, несколько секунд смотрел на нее, потом перегнулся через загородку и ткнул свинью в мясистое бедро, на что она только блаженно хрюкнула и даже не шевельнулась.

Гертруда наклюкалась в лежку.

Старик махнул на картонный ящик:

— Тащи поросят.