О всех созданиях - больших и малых

— Я ее перевел в сарай по ту сторону двора. Думал, там ей удобнее будет.

Я кинулся через мощеный двор и еще до того, как Дик открыл дверь сарая, услышал мучительное хриплое дыхание. У Землянички уже не было сил стоять — переход через двор окончательно ее доконал, и теперь она лежала на груди, вытянув голову вперед. Ноздри ее были раздуты, глаза остекленели, щеки вздувались в борьбе за каждый вздох.

Но она была жива! Я почувствовал огромное облегчение, и оно подстегнуло меня, развеяло мои колебания.

— Дик, — сказал я. — Вашу корову необходимо оперировать. Воспаленный очаг явно не успеет прорваться. Значит, теперь или никогда. Но я обязан предупредить вас об одном: мне придется вскрывать его из-под челюсти. Я никогда этого раньше не делал и не видел, как это делают, и не слышал, чтобы кто-нибудь когда-нибудь это делал. Если я задену проходящие там крупные кровеносные сосуды, она умрет через минуту.

— Все равно она долго не протянет, — буркнул Дик. — Терять нечего. Давайте.

Оперируя рогатый скот, мы обычно связываем животное, кладем его и даем общий наркоз, но для Землянички ничего этого не требовалось. Она была почти при последнем издыхании. Мне стоило легонько нажать на ее плечо, как она перекатилась на бок и замерла.

Я быстро сделал местную анестезию от уха до угла челюсти и разложил инструменты.

— Оттяните ее голову прямо, Дик, и чуть-чуть сдвиньте назад, — сказал я, опустился коленями на солому, сделал надрез, осторожно рассек длинный тонкий слой ключично-грудинной мышцы и раздвинул волокна корнцангами. Где-то ниже лежала моя цель, и я попытался мысленно нарисовать во всех подробностях анатомическую картину этого участка. Именно там челюстные вены сливаются в большую яремную вену, а глубже лежит еще более опасная ветвящаяся сонная артерия. Если нажать скальпелем прямо за подчелюстной слюнной железой, я попаду примерно куда надо.

Но когда я поднес острое как бритва лезвие к крохотному разрезу, рука вдруг затряслась. Я пытался унять дрожь, но меня словно била лихорадка. Пришлось взглянуть правде в глаза: я боялся резать глубже. Отложив скальпель, я взял корнцанг и ввел его в разрез, легонько и ровно нажимая. Казалось, он погрузился куда-то невероятно глубоко, но тут, не веря своим глазам, я увидел, что по блестящему металлу ползет струйка гноя. Я вошел в абсцесс!

Очень осторожно я раскрыл корнцанг как можно шире, чтобы увеличить дренажное отверстие, и струйка тотчас превратилась в кремовую струю, которая хлынула мне на руку и по шее коровы побежала на солому. Я замер и ждал, пока гной не перестал вытекать, а потом извлек корнцанг.

Дик поглядел на меня через голову коровы и негромко спросил:

— А что дальше, командир?

— Ну, я дал отток гною, Дик. И, по всем правилам, ей скоро должно стать заметно лучше. Давайте-ка перевернем ее на грудь.

Когда мы устроили корову поудобнее и для опоры положили ей под плечо тючок соломы, я посмотрел на нее с мольбой. Ведь должны же появиться признаки улучшения! Должна же она почувствовать облегчение, раз вышло столько гноя! Но Земляничка выглядела все так же. А дыхание стало, пожалуй, даже еще более затрудненным.

Я бросил грязные инструменты в ведро с горячей водой и антисептической жидкостью и, перемывая их, сказал:

— Я знаю, в чем дело. Стенки абсцесса утолщились и затвердели, потому что прошло столько времени. Надо подождать, пока они спадут.

На следующее утро, торопливо шагая через двор, я испытывал ликующую уверенность. Дик как раз выходил из сарая, и я крикнул ему:

— Ну, и какова она сегодня?

Он ответил не сразу, и сердце у меня упало. Я понял, что он ищет слова помягче.

— Да все по-прежнему.

— Не может быть! Должно же наступить улучшение! Дайте-ка я ее погляжу.

Нет, не по-прежнему, а гораздо хуже. Вдобавок ко всем прежним симптомам глаза у нее глубоко запали — верный признак близкой смерти у рогатого скота.

Мы стояли рядом и оба смотрели на эту страшную тень еще недавно столь великолепного животного. И тут вдруг Дик сказал негромко:

— Ну, так как же? Послать за Мэллоком?

Фамилия живодера прозвучала как похоронный звон. Да и правда, Земляничка теперь ничем не отличалась от тех изможденных болезнью или старостью коров, которых он приезжал забирать.

Я неловко переступил с ноги на ногу.

— Не знаю даже, что и сказать, Дик. Я больше ничего сделать не могу. — Я снова поглядел на остекленелые глаза, на пену, пузырящуюся у ноздрей и губ, услышал хрип. — Вы ведь не хотите, чтобы она мучилась. Я тоже не хочу. И все-таки погодите звать Мэллока. Состояние у нее тяжелое, но настоящей боли она не испытывает, и я дал бы ей еще день, но если к утру ей лучше не станет, посылайте… — Я сам не верил тому, что говорил, и всем своим существом чувствовал безнадежность положения. Я повернулся и пошел к машине с таким тягостным ощущением неудачи, какого еще никогда не испытывал. Дик крикнул мне вслед:

— Да вы не принимайте к сердцу, и не такое случается. Спасибо вам за все, чем помогли ей.