— Наверное, у ее собаченции болезней не перечесть. Машина нашего ветеринара все время перед ее домом стоит.
— Ну, не сказал бы. Он мне показался здоровым малышом, — ответил я, кончив осматривать одно ухо и принимаясь за другое.
— Ну, я-то знаю, о чем говорю, — стоял на своем толстяк. — Бедняга все время болеет, и странно, как часто заболевает он ближе к ночи.
Я быстро посмотрел на него. В его тоне было что-то странное. Он ответил мне невиннейшим взглядом, а потом его физиономия расплылась в многозначительной улыбке.
Я выпучил глаза.
— Да неужели вы хотите сказать...
— Не с этим безобразным старым чертом, э? Тут есть над чем задуматься. — Глаза на красной физиономии смешливо заблестели.
Я уронил ауроскоп на стол, так что он звякнул, и опустил руки.
— Да не глядите так, молодой человек! — взревел толстяк, игриво ткнув меня пальцем в грудь. — Чего только в жизни не случается!
Но в ужас меня привела не просто мысль о Грайере. Нет, я ужаснулся, представив себе, как я в этой гаремной обстановке важно рассуждаю о фарингите под музыку «Тела и души», а моя слушательница прекрасно знает, что я несу чепуху.
Еще через два дня Ангус Грайер встал с постели, а к тому же был нанят новый помощник, готовый приступить к работе немедленно. Я мог уехать.
Предупредив, что отправлюсь прямо с утра, я покинул унылый дом в половине седьмого, чтобы добраться до Дарроуби к завтраку. Больше ни единой ложки чертовой овсянки!
Катя по Йоркской равнине, я смотрел на уходящий в небо хребет Пеннинских гор, который то возникал над живыми изгородями, то мелькал в просветах между деревьями. На таком расстоянии горы были бледно-сиреневыми, еще подернутыми дымкой в лучах восходящего солнца. Они манили меня к себе. А попозже, когда маленькая машина начала одолевать подъемы, деревья мало-помалу исчезали, а живые изгороди сменились стенками, сложенными из известняковых плоских камней, у меня возникло уже привычное чувство, что мир распахивается передо мной и с меня спадают оковы. И вот наконец Дарроуби, дремлющий под громадой Херн-Фелла, а дальше — величественные зеленые склоны холмов.
Когда я прогромыхал по булыжнику рыночной площади, вокруг все спало, как и на тихой улочке, где плющ густо вился по старинным кирпичным стенам Скелдейл-хауса, а на криво привинченной медной дощечке красовалась надпись: «Зигфрид Фарнон, Ч.К.В.О.» — член Королевского ветеринарного общества.
Я бы промчался по коридору галопом, но мне пришлось пролагать путь через всех пятерых собак, которые кружили, прыгали на меня, восторженно лаяли.
Я чуть не налетел на миссис Холл, чья дородная фигура появилась из столовой с кофейником в руке.
— Значит, вернулись, — сказала она, и я увидел, что это ее искренне обрадовало, так как она почти улыбнулась. — Идите садитесь за стол. У меня как раз на сковороде для вас жарится хороший кусочек домашней ветчины.
Я уже положил ладонь на ручку, когда из-за двери донеслись голоса братьев. Тристан что-то неясно бубнил, но Зигфрид кричал в полный полос:
— Где ты, черт дери, прошлялся всю ночь? Я слышал, как ты явился чуть не в четыре, а от твоей комнаты разит, как от пивоварни. Господи, посмотрел бы ты на себя! Глаза — ну дырки от мочи в снегу!
Улыбаясь про себя, я распахнул дверь и направился к Тристану, который вздрогнул от удивления, когда я схватил его за руку и начал ее трясти. Он хранил свой обычный наивно-мальчишеский вид, и в глазах, хотя они немножко запали, поблескивали обычные искорки. Затем я подошел к Зигфриду во главе стола. Видимо, формальности, которыми я обставил мое появление, настолько его поразили, что он поперхнулся. Лицо его покраснело, по худым щекам покатились слезы, рыжеватые усики завибрировали. Тем не менее он встал со стула, наклонил голову и протянул мне руку с изяществом маркиза.
— Добро пожаловать, Джеймс, — сумел он выговорить, слегка обдав меня хлебными крошками. — Добро пожаловать домой!
Как вылечить летний мастит
Я ехал по узкому не огороженному проселку, соединяющему Силдейл и Косдейл, и, добравшись на первой передаче до вершины, сделал то, что делал постоянно: свернул на обочину и вылез из машины.