О всех созданиях – больших и малых

Присловье деловых людей, что у них нет времени стоять и глазеть по сторонам, не для меня. Значительную часть своей жизни (чтобы не сказать — излишне значительную) я трачу на то, чтобы просто стоять и глазеть по сторонам. Так было и в то утро. Передо мной открывался широкий вид на Йоркширскую долину до гряды Хэмблтонских холмов в сорока милях к востоку, а позади меня тянулись мили и мили вересковых холмов. В первый год моего пребывания в Дарроуби я останавливался на этом месте не один раз, и вид на равнину всегда оказывался не таким, как раньше. Зимой она превращалась в плоскую темную чашу между заснеженными Пеннинами и дальней белой полоской Хэмблтонов. В апреле над ее зелено-коричневыми просторами плыли тяжелые завесы дождя, а однажды я стоял тут под ярким солнцем и глядел вниз, в непроницаемое море тумана, похожего на волнистый слой ваты, из которого там и сям темными островками поднимались макушки деревьев и вершины холмов.

Но сегодня лоскутное одеяло полей и лугов дремало в блеске солнечных лучей и воздух даже здесь, на высокой гряде, был напоен густыми ароматами лета. Я знал, что на фермах внизу трудятся люди, но нигде не было видно ни одной живой души, и меня охватило ощущение мирного покоя, которое всегда рождали во мне безмолвие и пустынность вересковых холмов.

В такие минуты я отстранялся от себя и беспристрастно оценивал свои успехи. Так легко было перенестись назад, к тому дню, когда я решил стать ветеринаром. Я точно помнил даже минуту. Мне было тринадцать, и я читал в «Меккано», журнале для мальчиков, статью о выборе профессии. Дойдя до ветеринарии, я вдруг проникся неколебимым убеждением, что это — мое призвание. Но, собственно, почему? Только потому, что я любил собак и кошек, а служба в конторах меня не прельщала. Довольно-таки слабые аргументы для определения своего будущего. Я не имел ни малейшего понятия ни о сельском хозяйстве, ни о сельскохозяйственных животных и, хотя за годы учения в колледже успел узнать достаточно много об этих последних, свою дальнейшую судьбу представлял себе однозначно — я собирался специализироваться на лечении мелких животных. До самого получения диплома моя дальнейшая жизнь виделась мне так: я лечу собак, кошек и других домашних любимцев в собственной ветеринарной клинке, где все будет не просто современным, но сверхсовременным. Идеально оборудованная операционная, лаборатория, рентгеновский кабинет — все это четко рисовалось в моем сознании до дня окончания колледжа.

Так каким же образом я очутился здесь, на вершине высокого йоркширского холма, без пиджака, но в резиновых сапогах, источая легкий, но несомненный коровий запах?

Перемена в моих взглядах произошла очень быстро — собственно говоря, почти сразу же после того, как я попал в Дарроуби. В ту эпоху повальной безработицы выбирать не приходилось, но я не сомневался, что задержусь здесь недолго, что это просто первая ступень в осуществлении моих честолюбивых замыслов. А потом почти мгновенно все стало прямо наоборот.

Может быть, свою роль сыграла невыразимая свежесть воздуха, которая все еще ошеломляла меня каждое утро, когда я выходил в одичавший сад Скелдейл-хауса. Или калейдоскопическая жизнь в красивом старинном особняке с моим талантливым, но слишком уж энергичным патроном и с Тристаном, его нерадивым братом-студентом. А может быть, просто лечение коров и свиней, овец и лошадей оказалось против моих ожиданий удивительно интересным, и я увидел себя по-новому — необходимым винтиком огромной машины сельского хозяйства моей страны. Это давало глубокое удовлетворение.

Или же я просто не представлял себе, что существует такое место, как йоркширские холмы, мне и в голову не приходило, что я могу проводить все свои дни на высотах, где чистый ветер несет запахи и трав, и деревьев и где даже под секущими зимними дождями можно большими глотками пить воздух и улавливать в его холодной резкости нежный привкус просыпающейся весны.

Как бы то ни было, для меня все переменилось, и моя жизнь заключалась теперь в том, чтобы объезжать фермы, разбросанные по этой крыше Англии, и проникаться уверенностью, что я — избранник судьбы.

Вернувшись в машину, я просмотрел список вызовов.

День промелькнул быстро, но около семи часов вечера, когда я уже думал кончить, мне позвонил Терри Уотсон, молодой работник, державший двух собственных коров. У одной из них, сказал он, начался летний мастит. Для середины июля заболевание еще редкое, хотя на исходе лета бывали буквально сотни таких случаев. У этого мастита было даже местное название «августовская мошна». Заболевание очень неприятное, поскольку оно практически не поддавалось лечению, и обычно корова теряла пораженную долю вымени, а иногда и жизнь.