О всех созданиях – мудрых и удивительных

Как-то утром Зигфрид охарактеризовал ситуацию с обычной своей афористичностью.

– Джеймс, – сказал он, – в коровьей заднице можно почерпнуть больше сведений, чем во многих и многих энциклопедиях.

И, забираясь все глубже в эту корову, я прекрасно понимал его мысль. Через ректальную стенку я нащупал шейку матки, а затем обследовал правый рог. На ощупь он казался вполне нормальным, как и правый яйцевод, когда я до него добрался. Еще секунда – и у меня между пальцами оказался яичник, похожий на каштан. Только в каштане этом прощупывался о многом говорящий бугорок, и я улыбнулся про себя. Corpus luteum – «желтое тело». Его воздействие на яичник и мешало началу нормального полового цикла.

Я слегка нажал на основание бугорка и почувствовал, как он отделился от яичника. Чудесно! Именно то, что требовалось! Я радостно посмотрел на фермера.

– Мне кажется, мистер Хоппс, я навел там порядок. Течка должна начаться через день-два. Тут же ее и случайте.

Я извлек руку, вымазанную навозной жижей чуть не по плечо, и принялся ополаскивать ее теплой водой. Вот именно в такие минуты юноши и девушки, романтично мечтающие стать ветеринарами, обычно решают лучше стать адвокатами или медсестрами. Немало подростков отправлялось со мной на вызовы посмотреть как и что, и, по моему твердому убеждению, чем раньше они познакомятся с характерными особенностями нашей профессии, тем лучше для них. Утро, посвященное определению беременности, или какая-нибудь сходная процедура весьма способствуют скорейшему отделению овец от козлищ.

Покидая ферму, я радовался и тому, что мой визит оказался на редкость удачным, и тому, что деликатность мистера Хоппса все-таки не помешала исцелить его корову.

А когда щупленький мистер Гилби со стоном рухнул на булыжный пол своего коровника, я невольно подумал, как несправедливо, что произошло это именно с ним.

Ибо он был подлинным воплощением природной стыдливости и покорности запретам, налагавшимся эпохой. Даже в его физическом облике было нечто эфирное: тонкие кости, туго обтянутые кожей, нигде никакого жира и кроткое, почти детски невинное лицо, несмотря на его пятьдесят лет. Никто ни разу не слышал, чтобы мистер Гилби выругался или употребил вульгарное выражение. Собственно говоря, он был единственным фермером из всех, кого я знал, называвшим навоз удобрением.

К тому же, как строго блюдущий свою веру методист, он не пил, не предавался никаким мирским удовольствиям и, насколько известно, ни разу в жизни не солгал. Короче говоря, он был таким добродетельным, что я проникся бы к нему глубочайшим подозрением, будь он кем-либо другим. Но мистера Гилби я узнал близко. Он был очень приятным кротким человеком, честным и чистым как стеклышко. Я бы без колебаний доверил ему свою жизнь. Вот почему мне стало так горько, когда я увидел его распростертым на булыжнике. Все произошло мгновенно. Мы только-только вошли в коровник, и мистер Гилби указал на черную корову, помесь абердин-ангусской породы, в стойле почти прямо напротив входа.

– Это она вот. Вроде бы простудилась.

Он знал, что я начну с измерения температуры, а потому ухватил ее за хвост и занес ногу, чтобы переступить через сточный желоб и втиснуться между ней и ее соседкой. Тут-то это и произошло: когда его ноги оказались широко расставленными – самая неудачная из возможных позиций.

Собственно, я не очень удивился, поскольку, когда мы вошли, хвост этот раздраженно хлестал по бокам, да и вообще я всегда побаиваюсь черных коров. Ей как будто не понравилось наше внезапное появление, и она молниеносно лягнула задней правой ногой, угодив кремневым копытом ему точно в пах между широко расставленными ногами, а на нем был только сильно протертый застиранный комбинезон, не обеспечивающий ни малейшей защиты.

Я вздрогнул от жуткого хлопка, когда копыто впечаталось в цель, но мистер Гилби никаких эмоций не проявил, а просто упал, как расстрелянный, и замер в неподвижности на жестких камнях, зажав ладони между ног. Прошли десятки секунд, прежде чем он начал тихонько постанывать.

Бросившись помочь ему, я успел подумать, что судьба поступила с ним вдвойне жестоко, сделав меня свидетелем того, как было ранено и его целомудрие. Я не сомневался, что щупленький фермер предпочел бы умереть, лишь бы никто не увидел его в столь непристойном виде, когда он заерзал по полу, отчаянно прижимая ладони к той части своего тела, которая как бы не существовала вовсе и никакому упоминанию не подлежала. Я опустился на колени рядом с ним и ободряюще похлопывал его по плечу, пока он вел свой внутренний бой с невыносимой болью.

Через некоторое время ему настолько полегчало, что он сумел сесть, и я поддерживал его, обняв за плечи; по его позеленевшему лицу скатывались капли пота. И вот тут-то его начало одолевать смущение, – он, хотя и поспешил отнять руки от неположенного места, явно мучительно стыдился, что его видели в столь вульгарной позе.