О всех созданиях – мудрых и удивительных

Когда мистер Соуден все-таки вернулся, я подлил в ведро антисептической жидкости и лихорадочно вымыл руки. Потом выстриг шерсть на левом боку и наполнил шприц раствором для местной анестезии. Но когда я приготовился сделать укол, у меня упало сердце.

– Совершенно ничего не вижу! – Мой взгляд беспомощно обратился на фонарь, покачивающийся рядом на свеклорезке. – Свет не с той стороны.

Без единого слова мистер Соуден взял плужный ремень и принялся привязывать его к балке. Потом перекинул его через другую балку, закрепил и только тогда подвесил на него фонарь прямо над теленком. Теперь можно было оперировать, но возня с фонарем заняла столько времени, что у меня не осталось никакой надежды справиться с простудой. Я промерз до костей, в груди сильно жгло. Скоро я буду чихать и кашлять не хуже моих помощников. Да, мокротухи мне не миновать.

Но хотя бы можно было начинать, и я с рекордной быстротой рассек кожу, мышцы, брюшину и стенку рубца. Моя рука нырнула в его глубину сквозь полужидкое содержимое, и все тревоги остались позади. Рубец был буквально выстлан слоями яблок и груш, за редкими исключениями даже не раскушенных. Крупный рогатый скот обычно проглатывает корм большими порциями, а пережевывает его позже, на досуге, но даже могучий бык не смог бы превратить этот фруктовый сад в жвачку. Я радостно поднял голову.

– Как я и думал! Рубец битком набит паданцами.

– Хр-р-ры-ы-ымп! – ответил мистер Соуден. Кашель бывает разным, но этот выдался оглушительным и основательным. Он возник где-то в подошвах его кованых сапог и взорвался прямо мне в лицо. Я не сразу сообразил, в сколь уязвимой оказался позиции, когда в начале операции он наклонился через шею теленка, почти упираясь носом в мой нос. – Хр-р-ры-ы-ымп! – повторил он, и второй залп нашпигованных вирусами брызг ударил мне в лицо. По-видимому, мистер Соуден либо понятия не имел о капельной инфекции, либо не верил в нее, а я, копаясь во внутренностях моего пациента, не мог принять никаких мер и лишь инстинктивно чуть-чуть отвернулся.

– А-а-апчхи! – грянул Джордж. Да, конечно, он не закашлялся, а только чихнул, но на мою вторую щеку посыпался не менее смертоносный дождь. Я понял, что спасения нет: я был заперт между ними, как в ловушке.

Но, как я уже упомянул, настроение у меня заметно повысилось. Я начал торопливо выгребать пригоршни опасных плодов, и вскоре пол вокруг усеяли «брэмлейская китайка» и груши «конференс».

– Прямо хоть лавочку открывай! – засмеялся я.

– Хр-р-ры-ымп! – откликнулся мистер Соуден.

– А-а-апчхи! – поддержал его Джордж.

Я выкинул последние плоды, снова вымыл руки и начал шить. Это самая долгая и однообразная часть руменотомии. Напряжение и волнение, связанные с постановкой диагноза и операцией, уже позади, и наступает этап, наиболее подходящий для неторопливой беседы, обмена анекдотами или других способов скоротать время.

Но здесь, в кружке слабого желтого света, где на мои ноги из окружающего мрака налетели сквозняки, а по спине нет-нет да и скатывались ледяные струйки дождя, как-то не хотелось болтать о том о сем, тем более что оба мои помощника, истомленные своими недугами, тоже не были расположены поддерживать шутливый разговор.

Я уже накладывал швы на кожу, когда в носу невыносимо защекотало, и мне пришлось оставить иглу и выпрямиться.

– А-а-апчхи! – Я потер носом по плечу.

– И его проняло, – пробормотал Джордж с мрачным удовлетворением.

– Да, начинает хлюпать, – согласился мистер Соуден, явно повеселев.

Меня это не слишком расстроило: я давно смирился с мыслью, что теперь уж обязательно слягу. Даже без непрерывной бомбардировки вирусами справа и слева я слишком долго мерз без пиджака, чтобы это могло сойти мне с рук. Дальнейшая моя судьба меня теперь не тревожила, и когда, наложив последний шов, я помог теленку спуститься с операционного стола, то ощутил бескорыстную радость: он уже не стонал, а поглядывал по сторонам, словно вернувшись после долгого отсутствия. Бодрым его нельзя было назвать, но я знал, что боль утихла и гибель ему больше не грозит.

– Уложите его получше, мистер Соуден, – сказал я, ополаскивая инструменты в ведре. – И для тепла заверните в пару мешков. Я заеду через полмесяца снять швы.

Эти полмесяца тянулись нескончаемо долго. Простуда, не обманув моих ожиданий, разыгралась вовсю и перешла в неизбежную мокротуху с таким кашлем, что я, пожалуй, посрамил бы даже мистера Соудена.

Он никогда не был склонен к восторженным излияниям, но все же, снимая швы, я подумал, что он мог бы выглядеть и повеселее, ведь теленок был полон сил и мне пришлось довольно долго гоняться за ним по сараю.

Хотя в груди у меня жгло, упоительное сознание успеха служило хорошей поддержкой.

– Ну что же, – объявил я, – он совсем молодец и обещает стать отличным бычком.

Фермер угрюмо пожал плечами.

– Стать-то, может, и станет. Да только ни к чему было затевать все это.

– Ни к чему?

– Ага. Я тут кое-кому рассказал, как было дело, и все до единого говорят, что резать его можно было только сдуру. Дал бы я ему пинту льняного масла, как собирался, и конец.