О всех созданиях – прекрасных и разумных

– Угу, черт дери. А кончали поздно. Вернемся, дадим лошадкам пожевать чего-нибудь, сбрую снимем и идем повечерять. А потом опять сюда, да гребнем, да щеткой весь пот, всю грязь с них и соскоблим. А потом зададим корму по-настоящему – и отрубей, и овса, и сена, чтобы хорошенько подзаправились перед завтрашним днем.

– Так у вас и вечера свободного вовсе не оставалось?

– Что так, то так. Отработали – и на боковую, оно верно. Да только мы об этом и не думали вовсе.

Я подошел к Барсуку, чтобы сделать инъекцию, и вдруг опустил шприц. По телу старого коня пробежала легкая судорога, еле заметное напряжение мышц, потом он на секунду вздернул хвост и снова опустил.

– Что-то тут другое, – сказал я. – Клифф, выведите-ка его из стойла. Я погляжу, как он пройдется по двору.

И когда его копыта застучали по булыжнику, мышцы вновь напряглись, а хвост вздернулся, у меня в мозгу словно что-то вспыхнуло. Я быстро подошел к нему и похлопал по нижней челюсти. По глазному яблоку скользнуло третье веко и медленно поползло обратно, и я понял, что не ошибся.

У меня не сразу нашлись слова. Простой осмотр мимоходом обернулся смертным приговором.

– Клифф, – сказал я, – боюсь, у него тетанус.

– Это что, столбняк, что ли?

– Да-да. Очень грустно, но это точно. Последнее время он ноги не ранил? У копыт?

– Да недели две назад он что-то захромал, и кузнец выпустил у него из копыта гной. Большую дырку проковырял.

Вот так.

– Жаль, что ему тогда же не сделали противостолбнячной прививки, – сказал я и попытался разжать челюсти старого коня, но они были крепко стиснуты. – Наверное, он сегодня уже не мог есть?

– Да нет, утром поел немножко. А вот вечером – ничего. Как же с ним дальше-то, мистер Хэрриот?

Как дальше – вот именно. Если бы Клифф и сегодня задал мне этот вопрос, у меня точно так же не нашлось бы внятного ответа. Факт остается фактом: от семидесяти до восьмидесяти процентов заболеваний столбняком кончаются гибелью животного, и никакие способы лечения нисколько этих цифр не меняют. Но окончательно отказываться от надежды мне все-таки не хотелось.

– Вы сами знаете, Клифф, дело очень серьезное, но я постараюсь помочь. У меня есть с собой антитоксин, и я сделаю ему инъекцию, а если судороги усилятся, дам снотворного. Пока он может пить, отчаиваться рано. Давайте ему жидкую пищу. Лучше всего овсяный отвар.

Несколько дней Барсук оставался в том же состоянии, и я немного воспрянул духом. Мне приходилось видеть, как лошади оправлялись от столбняка, и я помнил, какое это всякий раз бывало чудесное ощущение: приедешь утром, а у лошади челюсть разомкнуло, и изголодавшееся животное начало есть.

Но с Барсуком этого не произошло. Его поместили в просторное стойло, где он мог без помех двигаться, и каждый день, заглядывая к нему через нижнюю половинку двери, я ловил себя на отчаянном желании найти какие-нибудь признаки улучшения. Но, увы, через несколько дней его состояние стало ухудшаться. Неосторожное движение, появление рядом человека вызывали сильнейшую судорогу, и он, пошатываясь, кружил по стойлу на негнущихся ногах, точно деревянная игрушка, в глазах стоял ужас, а сквозь крепко стиснутые зубы сочилась слюна. Как-то утром, испугавшись, что он свалится, я посоветовал надеть на него опоры и поехал за ними в Скелдейл-хаус. Но едва я открыл дверь, как заверещал телефон. Звонил мистер Гиллинг.

– Вроде бы мы опоздали, мистер Хэрриот. Он лежит врастяжку, и, сдается мне, тут уж ничего не поправишь. Надо кончать, чтоб он зря не мучился, верно?

– Боюсь, вы правы.

– Только вот что. Мэллок его, конечно, заберет, но только Клифф не хочет, чтобы его Мэллок пристрелил. Хочет, чтобы вы. Так, может, приедете?

Я достал боенский пистолет и вернулся на ферму, раздумывая над тем, почему моя пуля представлялась старику менее отвратительной, чем пуля живодера. Мистер Гиллинг ждал меня в стойле рядом с Клиффом, который горбил плечи, засунув руки глубоко в карманы. Он обернулся ко мне с блуждающей улыбкой:

– Я как раз хозяину говорил, до чего же Барсук хорош был, когда я его для выставки готовил. Видели бы вы его тогда! Шерсть вся блестит, щетки на ногах белее снега вычищены, а в хвосте – голубая лента вот такой ширины!

– Могу себе представить, Клифф, – сказал я. – Лучше его холить, чем вы, никто не мог бы.

Он вытащил руки из карманов, присел на корточки, нагнулся над лежащим конем и несколько минут поглаживал седую шею и уши, но старый провалившийся глаз смотрел на него без всякого выражения. Клифф тихо заговорил, обращаясь к коню, и голос его был спокойный, почти бодрый, точно он болтал с приятелем:

– Много тысяч миль я прошагал позади тебя, старина, и много о чем мы с тобой толковали. Да только что я такого мог бы тебе сказать, чего ты сам не знал бы, а? Ты же все понимал сразу, с одного словечка. Я просто рукой шевельну, а ты все и сделаешь, что от тебя требовалось.

Клифф выпрямился.