"О вы, джентльмены Англии!"

— Ну, будет, Гарольд! Если не можешь обуздать себя и свой язык, лучше молчи.

Гарольд сжал в руке письмо, которое до сих пор прятал в кармане, чтобы предъявить его в самый драматический момент. Он с раздражением чувствовал, что действует не так, как надо, и только топчется на месте.

— А что, может, это неправда, что ты распутница, грязная тварь?

— Конечно, неправда. Перестань вздор молоть! Мне надо пойти на кухню и почистить картошку, иначе у тебя будет лишний повод пилить меня.

Пришлось Гарольду пустить в ход свой единственный козырь, чтобы не оказаться побежденным.

— А это что? — крикнул он, бешено размахивая письмом перед носом Эстер.

Эстер сразу узнала почерк и поняла все. Чтобы выиграть время, она сказала хладнокровно:

— Не вижу, что это такое. Перестань размахивать этой бумажкой, как флагом, тогда увижу.

— Ты отлично знаешь и так, что это письмо от твоего любовника, подлого соблазнителя.

— Не тебе, мой милый, говорить о подлых соблазнителях и любовниках! Мне хорошо известно, что за годы нашего брака у тебя перебывало двадцать любовниц, а может, еще бог знает сколько таких, о которых я ничего не знала и не старалась узнать.

— Ты меня с собой не равняй! Что мужчине дозволено, то не дозволено женщине.

— А женщинам, с которыми ты мне изменял, дозволено?

Это логичное замечание выбило у Гарольда почву из-под ног. Но он все еще пытался сохранить тон оскорбленного достоинства.

— Я не намерен с тобой препираться, Эстер. Ты в моей власти, и тот подлец тоже заплатит мне за все. Я на него в суд подам…

Он опомниться не успел, как Эстер подскочила к нему, вырвала письмо и, разорвав пополам, швырнула на пылающие уголья в камине. Гарольд бросился к камину, чтобы спасти бумажку, пока она не сгорела, но Эстер оттолкнула его, и он в бессильном бешенстве дважды ударил ее по лицу. Тут уж и она вскипела. Все накопившееся за двадцать лет возмущение вдруг вырвалось наружу. Прежде она так часто не находила слов, сейчас они нашлись. И под натиском ее гнева Гарольд присмирел. Он молча сел и тупо смотрел на нее.

— И ты воображаешь, что я тебе позволю это сделать? Думаешь, я дам тебе разыгрывать оскорбленного и убитого горем мужа, обливать меня грязью и погубить того, кто, по крайней мере, относился ко мне по-человечески? Он хотел меня — и я ему отдалась. Почему бы и нет? Мое тело принадлежит мне, а не тебе. Этот человек был со мной нежен. Он не презирал меня за то, что я стала его любовницей, как ты презираешь своих женщин. Ты сознаешь, какой ты жалкий человек, и инстинктивно презираешь женщину — все равно, жена она тебе или любовница, — когда она унизится до того, чтобы жить с тобой. В сущности, ты не любишь женщин (ты вообще не способен любить кого-либо) и даже не желаешь их. Женщины тебе нужны для того, чтобы удовлетворять твое тщеславие и деспотизм.

— Опомнись, Эстер! Что ты говоришь!

— Ты щеголял своими любовницами, ты их поощрял, когда они оскорбляли меня, ты их даже в дом приводил. Ты думал, что я — твоя жалкая раба и не посмею протестовать, что я бессильна, потому что бедна и всецело от тебя завишу. Я предоставила тебе полную свободу — не такое уж ты сокровище, чтобы тебя ревновать к другим. Но тебе и этого было мало — ты еще постоянно измывался надо мной!

— Эстер!..

— Я столько лет терпела и оставалась тебе верна. Но любовь давно прошла. Да тебе и не любовь моя была нужна — тебе нужна была покорность, чтобы ты мог безнаказанно унижать меня… Ну, а потом я полюбила одного человека. И была его любовницей.

— О боже!

— Только три месяца. Потом он бросил меня — из-за тебя. Мне кажется, он меня любил — правда, не так сильно, как я его. И во всяком случае, он желал меня страстно, он мужчина, а не развратный слизняк. Но когда он стал подозревать, что я твое орудие, что я его завлекаю по твоему приказу — а он имел полное право так думать, — я потеряла его.

— Какое чудовищное…

— А что, разве ты не требовал, чтобы я с ним флиртовала! Конечно, это чудовищно! Тебе небось никогда не приходило в голову, что великая честь быть миссис Формби-Пэтт не вознаграждает меня за жалкую жизнь, полную физических и душевных унижений? Да, теперь мне уже все равно, он ушел, забыл меня. Но тебе я никогда не прощу, что из-за тебя потеряла Блентропа.

— Так это был Блентроп! Боже!

— Да, Блентроп. Почему это тебя так удивляет? Сказать тебе всю правду? Не можешь же ты ожидать особого целомудрия от развратницы, которую только что бил по щекам! Блентроп был первый, но не последний. Да, да, не последний…

— Эстер!

— Эстер, Эстер! Заладил одно и то же! Ты что же думаешь — только надо мной можно издеваться? После Блентропа остальные были мне, по правде говоря, довольно безразличны, но они вносили какое-то разнообразие в жизнь, и некоторые из них проявляли человеческие чувства, хотя и считались твоими «друзьями». Друзья! Да разве ты понимаешь, что значит друг? Ты заводил «друзей» только потому, что рассчитывал на какие-нибудь услуги с их стороны. А они рассчитывали на твои услуги. И некоторые из них жили с твоей женой.

— Ты с ума сошла, Эстер! Зачем ты лжешь?