"О вы, джентльмены Англии!"

— С ума сошла? Нет. Лгу? Сейчас ты в первый раз слышишь правду, Гарольд.

— Замолчи! Все это безумный бред! Перестань бесноваться и выслушай меня.

— Нет, это не бред. И я достаточно долго тебя слушала. Теперь твоя очередь слушать. Узнай наконец, какой сплошной ложью и притворством была твоя жизнь, как она постыдно ничтожна. Великий финансист, скажите, пожалуйста! Да без Розенграба ты стал беспомощен и легковерен, как ребенок или женщина, — ведь для тебя такое сравнение самое обидное? Ты презирал Розенграба — еще бы, ведь он был еврей, а ты — английский джентльмен, воспитанник аристократической школы, человек с безукоризненным произношением! Но у Розенграба был еврейский ум, быстрый и гибкий. А у тебя что? Голубая кровь, тонкое воспитание, подумаешь! Жалкий ты слизняк с жидкой кровью! Ни единой настоящей мысли или настоящего человеческого чувства. Только биржевые бюллетени да банковские счета, меню и пустые развлечения — вот что у тебя в голове.

— Я зарабатывал деньги. И зарабатывал их честным трудом.

Эстер расхохоталась.

— Ах, твое самолюбие задето? Ты зарабатывал деньги? Нет, твои компаньоны придумывали способы их добывать и добывали твоими руками. И это ты называешь честным трудом? А что ты делал? Работал, создавал что-нибудь? Твое дело было работать языком да выжимать деньги из дураков. Торговать бумажками и морочить людей, которые отдавали вам за них свои деньги, внушать им, что они разбогатеют. И что же? Вы-то на этом богатели, а они? Их вы сделали богачами? Вы наживали капиталы, когда люди страдали и погибали на фронте. Вы делали деньги, когда другие делали великое дело, спасали мир, спасали себя и свои семьи. Это ты-то джентльмен? Нет, ты просто мошенник. И ты так глуп, что даже этого не понимаешь. Я тоже вначале этого не понимала, а теперь поняла. Некоторые мои любовники были порядочные люди, и я говорила с ними обо всем этом. Слава богу, в Сити не все такие, как ты. И за Ла-Маншем в братских могилах лежит миллион англичан. А в то время как они погибали, ты делал деньги! В Англии больше миллиона безработных, они уже почти потеряли надежду найти работу и живут на жалкие гроши — да и те ты бы рад отнять у них. А ты наживал деньги! Слава богу, что ты их потерял, — потому что они были не твои!

Гарольд вскочил и пошел к двери. Но Эстер остановила его.

— Ты куда?

— К телефону. Сейчас вызову двух врачей, и они удостоверят, что ты помешанная.

Эстер опять расхохоталась.

— Что ж, вызывай! Но они скорее тебя признают помешанным. А я все равно от тебя уйду.

— То есть как уйдешь?

— А вот так. Уложу сейчас чемодан и уйду из этого дома. За остальными вещами пришлю завтра. Надеюсь, что позволишь мне взять свои платья?

— Что за вздор! У тебя нет ни гроша — как ты будешь жить?

— Это уж мое дело. Да, кстати…

Она сняла обручальное кольцо и положила его на стол.

— Возьми. Оно мне больше не нужно.

— Так ты намерена бросить мужа и ребенка? Эй, смотри, Эстер! Есть суд и закон!..

— Никакой суд и закон не заставят меня еще хоть день прожить с тобой. А с Элен я и не собираюсь расставаться. Оставить ее в твоих нежных когтях? Ни за что! Она уйдет со мной.

— Нет, не уйдет!

Эстер, ничего не ответив, пошла к себе в комнату и стала укладываться. Она еще вся дрожала от нервного напряжения после сцены с мужем, но была полна решимости и даже радостного возбуждения. Она так часто обдумывала, как будет действовать, если у нее когда-нибудь хватит духу уйти от Гарольда, что у нее уже был готов план. Она слышала, как в гостиной Гарольд шагал из угла в угол, натыкаясь на стулья и чертыхаясь при этом. С насмешкой, но и с некоторым облегчением Эстер подумала, что он не выполнил своей угрозы и не позвонил никаким врачам. Значит, он теперь боится ее. Уложив чемодан, она пошла в комнату дочери и стала укладывать ее вещи. Элен вернулась в ту самую минуту, когда мать закрывала второй чемодан. В гостиной раздался ее голос:

— Что случилось, папа? Ты плачешь?

Эстер вошла в гостиную и увидела, что Гарольд несколько мелодраматично прижимает дочь к груди.

— Это твоя мать довела меня до слез, твоя грешная, скверная мать! — сказал он. — Не знаю, в уме ли она. Объявила мне, что бросает нас с тобой.

— Не вас, а только тебя, — спокойно поправила его Эстер. — Я уже уложила свои и твои вещи, Элен.

Девушка высвободилась из объятий Гарольда.

— Так это правда? Ты уходишь, мама?

— Ухожу, дорогая.

— Но почему?

— Потому что она негодная женщина. Она недостойна жить в одном доме с чистой, невинной…

Эстер не дала ему договорить.

— Ни к чему тебе, Элен, разбираться во всех этих гадких делах, — сказала она громко и спокойно. — Я давно задумала уйти отсюда — и вот теперь мы уйдем, я и ты. Ты готова?

— Нет, я знаю, ты останешься, Элен, и будешь утешением твоему бедному папе, который так несчастен и так любит тебя!

Девушка посмотрела на него, и то, что она увидела глазами честной, не знающей компромиссов юности, оттолкнуло ее от него.

— Прости, папа, — сказала она тихо, но твердо. — Если мама уходит, я должна уйти с ней.