О западной литературе

Братья Кин, отпрыски крупной буржуазии, по-разному распорядились отцовским наследством. Георг открыл частный сумасшедший дом, в котором не лечит душевнобольных, а лишь тщательно их изучает. Другой, Петер (главный герой книги), ученый-китаист, рак-отшельник, карлик, живет, отгородившись от мира ярусами домашней библиотеки. Книги – его единственная, практически маниакальная страсть. На чем и спекулирует «Фекла» (в романе это полуграмотная экономка Петера Кина Тереза): она разыгрывает столь же бурную страсть к книгам (и только во вторую очередь к их владельцу), завладевает вниманием Петера, соблазняет его, женит на себе – и тут же принимается над ним всячески издеваться. Нет, не просто издеваться – выдавливать его из домашнего мирка, служащего ему защитным панцирем, и выдавливает.

Писательское мастерство Канетти проявляется прежде всего в речевых характеристиках персонажей, которых мы не столько видим, сколько слышим (да ведь и роман называется «Ослепление»). Сам Канетти называл свою технику созданием «акустических масок». Напомню, что действие разворачивается в тридцатые, когда главным СМИ стало радио (но еще не телевидение) и, скажем, радиоинсценировка «Войны миров», осуществленная Орсоном Уэллсом, спровоцировала в нескольких штатах США массовую истерию. Правда, персонажи романа и подсматривают друг за другом, но в основном подслушивают.

Нет, это не фашисты, еще не фашисты – это фашизоидные типы и типчики. Тереза среди них – равная среди равных (разве что, по близкому Канетти Джорджу Оруэллу, «чуточку равней других»), а Петер Кин – выродок и изгой. А раз выродок и изгой, то, значит, неизбежно и жертва. Его необходимо не просто выдавить из дома, но и уничтожить физически. И необходимо это не одной только Терезе, но и всей «толпе». Причем приказа можно и не дожидаться (один из разделов «Массы и власти» посвящен теории приказов) – толпа улавливает импульсы, испускаемые властью, равно как и власть улавливает импульсы, испускаемые толпой.

Мой пересказ наукообразен и схематичен – в романе Канетти одна яркая, дерзкая, физиологически и психологически беспощадная сцена сменяет другую…

Вот Кин, уже бездомным бродягой, на невесть откуда взявшиеся деньги выкупает в букинистической лавке книги с тем, чтобы вернуть их бывшим владельцам (с книгами, он убежден, расставаться нельзя), – и в ту же лавку, вдвоем с любовником, нагруженная фолиантами из библиотеки самого Кина, прибывает Тереза. Начинается жуткий скандал, перерастающий в драку и заканчивающийся в полицейском участке, куда забирают, разумеется, только Кина.

А вот Кин в сумасшедшем доме у брата… Но тот не лечит, тот только наблюдает… А вот Кин захватывает отобранную у него квартиру, все еще представляющую собой огромную библиотеку, и поджигает ее, а прямо за окном горит подожженное террористами здание австрийского парламента…

У Солженицына советская номенклатура признается: народ мы любим, а население не любим. Канетти не любит, а точнее, ненавидит толпу – ненавидит в тот миг, когда «количество переходит в качество», но и людей по отдельности он не любит тоже. Это писатель-мизантроп, сопоставимый в данном плане разве что с Набоковым. И своего героя-интеллектуала Кина он ненавидит тоже: Кин слеп, не хочет видеть того, что видеть необходимо, тогда как толпа слепа по определению. И тем не менее Нобелевскую премию, присуждаемую за «гуманистический вклад в литературу», мизантропу Набокову не дали, а мизантропу Канетти дали. Почему?

Свою статью о другом замечательном австрийском писателе Карле Краусе (сатирике похлеще, чем Саша Черный) Канетти назвал «Школа сопротивления». Еще более точную формулу нашел живущий в Швеции немецкий прозаик и драматург Петер Вайс: «Эстетика сопротивления». Сопротивляться фашистской или фашиствующей массе интеллектуал обязан не только стойко, но и изящно. «За успех нашего безнадежного дела», как говорили мы когда-то.

Стойкость и изящество сопротивления – таков гуманистический урок нобелевского лауреата Элиаса Канетти, автора одного-единственного романа, жесткого и фантасмагорического (кстати говоря, любимым русским писателем Канетти называл не Достоевского, как можно было бы предположить, а Гоголя). История жалкого и беззащитного карлика-ученого, соблазненного, обманутого и уничтоженного простонародной «Феклой», превратилась под его пером в философскую притчу, имеющую непреходящее значение. И в захватывающий роман, который необходимо знать каждому, кто в свою очередь претендует на двусмысленное звание интеллектуала.

Ковчег господина Гайзера [16]

(Рец. на кн.: Макс ФРИШ. – ЧЕЛОВЕК ПОЯВЛЯЕТСЯ В ЭПОХУ ГОЛОЦЕНА. Повесть. Перевод с немецкого Е. Кацевой. «Иностранная литература». 1981. № 1.)