О завтрашнем дне не беспокойтесь

Павлов прикрыл за собой дверь, намереваясь пойти вслед за ними. И надо же было такому случиться, что он, вдруг, снова открыл дверь в комнату Марины, чтобы принять ее благодарность. В этот момент бравый мичман выбирался на подоконник. Сильнейший поток воздуха, ворвавшийся в комнату, распахнул окно, которое, в свою очередь, сбило незадачливого жениха с карниза. Какова была сила удара неизвестно. Пострадавший упал вниз с высоты 60-ти метров. Разбился насмерть. Павлов сильно переживал по поводу данного инцидента и готов был полностью взять всю вину за гибель человека на себя. Он лишь категорически отрицал наличие, как у него, так и у Марины преступного умысла. Дело в том, что, по показаниям свидетелей, он и Марина на первом курсе университета состояли в интимной близости.

Подрабатывавший в то время дежурным 16/17-го этажа корпуса «Б» студент истфака Печёнкин дал показания, свидетельствующие о том, что Павлов неоднократно выходил по утрам из ее комнаты. Следствие продолжалось три недели. Были опрошены десятки свидетелей, наблюдавших последний полет мичмана, и проведен следственный эксперимент с участием настоящего каскадера с киностудии «Мосфильм». Все это время Павлов находился под подпиской о невыезде. Заболела, а потом и вовсе слегла, признавая долю вины в случившемся, его мать, которая когда-то наотрез отказалась признать в черноглазой и бойкой провинциалке Марине будущую невестку, заподозрив ее в меркантильном интересе приобрести посредством ее любимого младшего сына московскую прописку. Ровно через год Мария Эдгардовна Павлова (в девичестве Сперанская) ушла из жизни в результате обширного инфаркта. За три дня до даты первого судебного заседания Павлова пригласили по повестке в известное здание на площади Дзержинского. Там, особо не церемонясь, ему прямым текстом сказали: «Согласитесь сотрудничать с органами — дело закроют. Иначе в соответствии со статьей 106 УК РСФСР Вам грозит лишение свободы на срок до пяти лет».[1] Опытный адвокат уже поставил его в известность о том, что близкий родственник разбившегося мичмана — далеко не последний человек в прокуратуре ВМФ СССР, да и к тому же — дагестанец. При таком раскладе садиться на скамью подсудимых Павлов не захотел, и стал секретным сотрудником КГБ. Он продолжал учиться в университете, оставаясь старостой группы. Правда, из бюро комитета комсомола факультета его все-таки вывели. Но он об этом не жалел, так как больше времени оставалось на учебу, а также на сотрудничество с органами, которое, если не вдаваться в подробности, было связано с пресечением сбыта наркотиков и валютных операций. Марина после закрытия уголовного дела как-то очень скоропалительно написала заявление об отчислении из МГУ, и уехала к себе на родину — в Вологду. С тех пор они ни разу не виделись.

Письма его оставались без ответа, поэтому всякий раз, когда он слышал по радио или TV: «Где ж ты моя черноглазая, где? В Вологде.

Где-где-где. В доме, где резной палисад…», — у него начинало щемить сердце. Вот и сейчас, сидя на садовой скамье в ожидании встречи с неизвестным сотрудником органов госбезопасности, Павлов услышал эту, наводящую на него меланхолию, популярную песню в исполнении белорусского вокально-инструментального ансамбля «Песняры». На этот раз её исторгал транзисторный катушечный магнитофон «Дельфин-2» с универсальным электропитанием, который нес патлатый парень в расклешенных по моде того времени брюках. Парень был не один, а в обществе с еще двумя молодыми людьми, один из которых имел гладкую прическу призывника, называвшейся стрижкой «под Котовского». Даже издали было заметно, что ребята в подпитии. Они остановились напротив него, выключили магнитофон, многозначительно переглянулись, и, по очереди, смачно сплюнули в стоящую рядом со скамьей новенькую чугунную урну. Павлов с невозмутимым видом вынул из кармана замшевой куртки пачку Marlboro и обратился к агрессивно настроенным гражданам с вопросом насчет огонька. Ребята снова переглянулись, и бритоголовый недоросль, очевидно, приняв его за «реального пацана», вежливо и подобострастно, попросил угостить «натовским табачком». «Только не покушайтесь на мою скамью!»— мысленно умолял их Павлов, которому, конечно, было жаль расставаться с тремя дефицитными сигаретами, но и напрашиваться на драку тоже не хотелось. Но парни, кроме желания стрельнуть по заграничной сигарете, имели на этот вечер и другие планы, которые побуждали их нетвердым шагом продолжить праздное шествие по аллее. «В доме, где резной палисад…», — затухало в городском шуме бельканто солиста «Песняров» Анатолия Кашепарова. Павлов с облегчение вздохнул и взглянул на «командирские» часы.

Они показывали время 14 часов 55 минут. Мимо него прошли две школьницы. В одной из них он опознал девицу, с которой недавно столкнулся у киоска. Школьная форма не скрывала приятного разворота бедер и стройных ног, оголенных от колен. На хрупкие плечи спадала коса, заплетенная по-французски, в стиле «рыбьего хвоста».

Долговязая спутница ее на голову была ее выше и заметно сутулилась.