О жандармах, императорах и изобразительном искусстве. Архивные заметки

Следствие же в отношении самого А.М. Петрова продвигалось крайне медленно, в показаниях подследственного было много неясностей, путаницы и противоречий. Он сознался, что при разборе дел в архиве, некоторые из дел расшивал и изымал наиболее интересные документы, что «любопытствовал» в бумагах на столах у чиновников канцелярии, что в отчаянии «худо отзывался о его товарищах и о месте его служения и что говорил о намерении утруждать лично и написать Вашему Императорскому Величеству о своем положении»[188]. Но в отношении главного пункта обвинения – писал ли он анонимное письмо на имя императора – Петров никак не сознавался. Более того, у следствия складывалось впечатление, что Петров действительно не понимает о чем идет речь. Для увещевания обвиняемого призвали священника – протоиерея Казанского собора Андрея Райковского. Неизвестно о чем беседовал священник с арестантом, однако после этого разговора Петров сделал чистосердечное признание, но через два дня отказался от него. После очередной встречи со священником вновь сознался, но стал крайне неуравновешен. Усомнившись в причастности Петрова к написанию анонимного письма, следователи стали задавать вопросы, ответы на которые могли быть известны только следователям и преступнику. Например, на вопрос «куда был положен конверт на имя императора?» Петров ответил, что положил его на один из подъездов Зимнего дворца, в то время как конверт был брошен в почтовый ящик на Невском проспекте. Сказал он и о том, что сам собственноручно подписал конверт, не зная, что надпись была сделана из приклеенных газетных букв, а в дате написания и вовсе ошибся на целую неделю. Специально ли Петров водил следователей за нос или действительно был не причастен к анонимному письму – следствие так и не установило. Во всеподданнейшем докладе князь А.Ф. Голицын писал: «Между тем однакож недостаток юридических доказательств и противоречащие друг другу объявления самого Петрова при рассмотрении обвинения противу него порядком суда, не дозволяли бы признать виновность его вполне доказанною. Поелику же, кроме главного пункта обвинения Петрова, то есть безымянного письма на Высочайшее имя, он уличен и сознался в расшитии некоторых дел из архива 3 Отделения и похищении из оных секретных бумаг, за что он на основании Уложения о наказаниях уголовных, главы 4 статьи 330, подлежит лишению всех прав состояния и ссылки на житье в Томскую или Тобольскую губернию с заключением от двух до трех лет»[189]. Голицын просил императора, в силу оказанной Петровым в 1847 г. «услуги» по раскрытию Кирилло-Мефодиевского общества, о смягчении наказания по статье.

Полтора года просидел Петров в секретном доме Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а затем был определен на службу в Олонец столоначальником в уездном суде, а вскоре перемещен в Петрозаводский уездный суд заседателем. В 1855 г. начальник Олонецкой губернии В.Н. Муравьев ходатайствовал о зачислении Петрова к себе чиновником особых поручений и запрашивал III Отделение о причине его ареста и заключения. III Отделение ответило на ходатайство губернатора следующим письмом: «Обстоятельства дела, по которому он был заключен в Петербургскую крепость, известны Государю Императору, но в формулярном списке Петрова объяснены быть не могут, что же касается производства его в следующие чины, то означенное дело и содержание его в крепости не должны быть к тому препятствием»[190]. Петров провел в Олонецкой губернии семь лет и после снятия надзора уехал на родину в Старо дуб. Приехав однажды по делам службы в Петербург, он случайно столкнулся со старым приятелем П.К. Меньковым и на вопрос последнего о причинах ареста и ссылки, ответил что и сам того не ведает.