О женщинах

Сначала я выбрала своей темой смертность. Какое-то время я сосредоточилась на ней, пытаясь систематизировать многовековое очарование погребальной скульптурой, архитектурой, посвящениями и прочими ностальгическими традициями, что в конечном счете несистематизированно вошло в мою книгу Набор смерти и фильм Земли обетованные. Но этот материал слишком изобилует деталями и громоздок для описания, поэтому я переключилась на кэмп, преимущество которого — в том, что он одновременно близок и маргинален, и проиллюстрировать его можно более сжато и выразительно. Я знала, что чувство кэмпа понятно многим людям, хотя они, может, и не знают слова для него. Что касается лично меня: решив писать Заметки о кэмпе вместо Заметок о смерти, я позволила остроумию кэмпа встряхнуть и раскрепостить мой серьезный настрой, открыть его к контакту, вместо того чтобы закалять ту часть своего разума, которая и так подвержена регулярным приступам осознания смертности. В отличие от смертности, кэмп не так просто определить. Это богатый пример того, как мировосприятие может содержать неоднородные аспекты и скрытое содержание, куда более сложное, чем открытые проявления, и часто не похожее на них.

Что подводит меня к вопросу о неоднозначности. Я бродила по кладбищу культуры, радуясь тому, что кэмп способен воскресить со свойственной ему иронией, так же как я отдавала дань уважения настоящей смерти на настоящих кладбищах, в провинциях и городах на трех континентах. Когда выбираешь окольные пути, неизбежно какие-то виды вызовут твое восхищение, а какие-то оттолкнут. Тема, которую вы упомянули, — пародия на женщин — обычно меня не особо трогала. Но не могу сказать, что она просто меня оскорбляла. Часто она меня веселила и освобождала — насколько меня вообще нужно было освобождать. Мне кажется, склонность кэмпа к театрализации женственности помогла подорвать некоторые стереотипы о женственном — преувеличивая их, помещая в кавычки. Превращать феминность во что-то вульгарное — это один из способов дистанцировать себя от стереотипа. Крайне сентиментальное отношение кэмпа к красоте едва ли помогает женщинам, но зато помогает его ирония: иронизирование над полами — это маленьких шаг к их деполяризации. В этом смысле распространение кэмповых вкусов в начале 1960-х сыграло значительную роль, пускай неумышленно, в подъеме феминистской осознанности в конце 1960-х.

Интервьюер:

Что насчет Мэй Уэст и подобных ей секс-символов старого образца? Она, судя по всему, не производила на публику подобного эффекта.

Сонтаг:

Мне кажется, производила. Неважно, насколько старыми были ее методы привлечения внимания, прославилась она как секс-символ нового образца — а именно как имитатор секс-символа. В отличие от Сары Бернар, чей стиль аудитория в какой-то момент уже не могла воспринимать всерьез, Мэй Уэст изначально ценили именно как некую пародию. Когда зритель осознанно позволяет такой яркой, кричащей, вульгарной пародии приворожить себя — это уже последний шаг в вековой эволюции — и прогрессирующей демократизации — эстетизма, чью более широкую историю и проявления я обрисовала в Заметках о кэмпе и который нашел наиболее понимающий прием в среде, начавшей употреблять слово «кэмп» примерно пятьдесят лет назад. (Хотя исследователи слэнга расходятся во мнениях по поводу происхождения термина «кэмп» не меньше, чем по поводу «O. K.», я считаю, что он происходит от глагола «camper», который Оксфордский словарь французского языка переводит как «смело выделяться».) Именно в 1920-х началась деконструкция стереотипной женственности в виде насмешливого вызова сексизму, шедшего рука об руку с моралистическим призывом к справедливости и возмещению вреда, причиненного женщинам, который начал звучать еще с 1890-х годов в эссе Бернарда Шоу и романе Джорджа Гиссинга Женщины в разброде. Я пытаюсь сказать, что у современного феминистского сознания долгая и сложная история, и впитывание мужских гомосексуальных вкусов, в том числе бездумных выпадов в адрес «женственного» и исступленного преклонения перед ним, — это ее часть. Феминистки не так быстро осознали это, как некоторые их оппоненты — например Уиндем Льюис, чей роман-диатриба День избиения младенцев, написанный в конце 1920-х, содержит длинный пассаж о том, что гомосексуалы и суфражистки совместно подрывают естественно феминное и маскулинное. (Современную гомосексуальность он нарекает «ветвью феминистической революции».) И Льюис установил эту связь весьма корректно.

Интервьюер: