О женщинах

Естественную историческую потребность в снижении стандартов высшего образования нельзя ослабить, заявив, какое значение слова должны иметь, — определив преподавателя как того, кто имеет авторитетную способность к преподаванию, а студента — как того, кто принимает авторитет преподавателя. Определения Риффа, пожалуй, можно использовать как доказательства провала борьбы за поддержание высочайших стандартов образования. Если снижение качества преподавания в университетах необратимо, а вероятно, так и есть, то следует ожидать именно подобных выпадов в защиту ancien régime[16], какие мы видим в этих пустых определениях великого преподавателя и великого студента. Обращая собственную историческую неуместность в добродетель, Филип Рифф со своей авторитарной теорией образования повторяет авторитарную теорию буржуазного государства, популярную во Франции и Германии в конце XIX — начале ХХ века. Если традиционно преподавателю даровала авторитет определенная доктрина, то само «преподавание» по нынешнему определению — это очень современное, бессодержательное представление об авторитете; это не авторитет, скажем, Никейского Символа веры, но авторитет просто… авторитета. Сущность преподавательского авторитета размылась, осталась только форма. Авторитет сам по себе («внутренняя сила») выступает как определяющая характеристика великого педагога. Скорее всего, человек агрессивно претендует на такой обширный авторитет только тогда, когда не имеет его и не может иметь. Даже в маоистской концепции отношений между лидерами и массами авторитет Великого Учителя растет не из его авторитета, простите за тавтологию, но из его мудрости, самая разрекламированная часть которой состоит из опровержения «того, что уже известно». Но представление Риффа о преподавателе имеет больше общего с маоистской концепцией педагогики, чем с основными западными традициями и высокой культурой, которую, как он думает, он защищает от бескультурных студентов; сформулировано оно в такой же презрительной к свободомыслию манере, как в маоизме.

Определять преподавателя по критерию авторитетности, на мой взгляд, грубо не соответствует стандартам элитного образования, от лица которого проповедует Филип Рифф. То, что такое определение поощряет иллюзии и высокомерие, не столь важно. Важно то, что оно в буквальном смысле не затрагивает реальные достоинства педагога. Мудрость, как я уже говорила. И педагогический эрос Сократа. Не будем трогать скромность, если это звучит слишком радикально или сентиментально. Но как же скептицизм?

Некоторый скептицизм по поводу того, что хорошо образованный человек «несет в себе», может быть особенно полезен — он уравновешивает соблазн верования в собственную непогрешимость. Мне посчастливилось, как и Филипу Риффу, учиться по одной из самых амбициозных и успешных образовательных программ, когда-либо придуманных в этой стране, — в Чикагском университете эпохи Хатчинса, — и я остаюсь, как, наверное, и он, приверженцем системы невыборного учебного плана. Но я осознаю, что подобные виды консенсуса о «великих» книгах и «вечных» проблемах, утвердившись, имеют тенденцию вырождаться в нечто обывательское. Настоящая жизнь разума — всегда на передовой того, «что уже известно». Этим великим книгам нужны не только хранители и распространители. Они живые, поэтому им нужны и оппоненты тоже. Самые интересные из всех идей — еретические.

Интервьюер:

Я бы хотел провести связь между Порнографическим воображением и вашим эссе о Рифеншталь, где вы рассуждаете об эстетике тоталитарного искусства. В какой степени История О — тоталитарное произведение? Есть ли параллель между этой сказкой о тотальном подчинении женщины и работами Рифеншталь, где фокус — на поклонении всевластному лидеру?

Сонтаг: