О Жизни Преизбыточествующей

Это есть «общее воскресение», соборная радость. И с радостью о нашем воскресении сочетается радость о просветлении всего мира, о конечной отмене царства тления, об избавлении и преображении всей твари, о торжестве Царства Жизни.

Эта устремленность вперед, это молитвенное предвосхищение и созерцание грядущего царства нетления и славы есть (как мы указывали), черта особенно характерная для Восточной Церкви. Воскресение есть акт космического значения, в нем мир возрожден и избавлен, и просветлен, и увенчан новым достоинством: ибо он воспринял в себя семя бессмертия в воплощении  [154] и воскресении Сына Божия. Христос «воскрес, как Бог, во славе и совоскресил с Собою мир», «Он… совоздвиг мир силою Своею», «даруя миру жизнь, Он просветил весь мир», «просвещает тварь», «Он просветил сиянием пришествия Своего и осветил Своим крестом мира концы», Он «объединил земное с небесным»  [155]. «О, чудесе. Како смерти вкуси всех жизнь. Но яко восхоте мир просветити» … [156]

Поэтому весь мир, вся тварь призывается к ликованию и прославлению Бога: «Да радуется тварь и да процветет как лилия (яко крин). Ибо Христос из мертвых восстал как Бог. Где твое, смерть, ныне жало. Воскликнем: где твоя, о ад, победа» … [157]

«Да веселятся небесная, да радуются земная, яко сотвори державу мышцею Своею Господь, попра смертию смерть» … [158] «Вся тварь с пророками радуясь поет Тебе победную песнь» …  [159] «Концы мира торжествуют о востании Твоем из мертвых» [160].

С особым, совершенно исключительным и несравнимым подъемом вылились эти ликования человечества и твари о воскресении Христа и о победе жизни над смертью в вдохновеннейшем, может быть, памятнике религиозного песнотворчества Православной Церкви: в пасхальном каноне Иоанна Дамаскина [161]. Здесь космическое теснейшим, неразрывным образом сплетается с человеческим и Божеским: над всем миром, небесным и земным, веет радость воскресения, всепросветляющая близость Воскресшего:

«Ныне вся исполнишася света, небо же и земля и преисподняя: да празднует убо вся тварь востание Христово, в немже утверждается …

Мироносицы девы,… друга ко друзей вопияху: О, другини, придите, вонями помажем тело живоносное и погребенное, плоть воскресившего падшего Адама, лежащую во гробе…

Смерти празднуем умерщвление, адово разрушение, иного жития вечное начало …

Днесь всяка тварь веселится и радуется: яко Христос воскресе, и ад пленися…

Пасха священная нам днесь показася, пасха нова святая, пасха таинственная, пасха всечестная, пасха Христос Избавитель, пасха непорочная, пасха великая, пасха верных, пасха двери райския нам отверзающая, пасха всех освящающая верных» [162].

Здесь, повторяю, живет и дышет еще та радость, которая звучала в проповеди раннего христианства. В этом — основная стихия жизни и миросозерцания Православной Церкви. Это радостное предвкушение грядущей славы, это ликование о воскресении питали и питают ее внутреннюю жизнь, определили ее духовный уклад, явились для нее, даже и в трудных обстоятельствах, в эпоху гонения и среди соблазнов, опорой и источником духовной силы. Эта вера в Воскресшего Господа поддерживала страждущих и гонимых в сов. России» [163].

3

Но не внешнее, не механически полученное спасение, не внешне только дарованная жизнь. Дух Православной Церкви не исчерпывается только радостью о воскресении и этими чаяниями. Участие в воскресении Богочеловека неразрывно связано, как уже для Павла, с сораспятием Христу. Отсюда нравственная серьезность, нравственная активность, требование подвига, строгость к самому себе, суровая школа аскетизма, учение о «невидимой брани» духовной. И вместе с тем плач о грехах, глубокое сознание своей греховности, искреннее смирение. Дух покаяния соединяется здесь с борьбой духовной, с духом активности, призыв к подвигу с сознанием своей глубокой, органической немощности, своей греховности и ничтожества, своего бессилия что–либо совершить без помощи Божией.

Глубокое настроение покаяния — вот основной тон религиозно–нравственной жизни Православного Христианства, вот исходная точка для его нравственного пути. «Откуда начну плакати окаянного моего жития», — эти вступительные слова покаянного канона Андрея Критского могут служить ярким выражением этого исходного и вместе с тем неотъемлемого и основоположного настроения, которое является глубочайшим фоном и стихией аскетически–нравственной жизни Православия. «Покаяния отверзи ми двери, Жизнодавче», «из глубины воззвах к Тебе, Господи», «в бездне греховной валяяся, неисследную милосердия Твоего призываю бездну», «слезныя ми подаждь, Христе, капли, скверну сердца моего очищающия», эти тона сокрушения, этот ужас о грехах своих, это сознание глубины своего падения звучат все снова и снова из песнопений Церкви (особенно Великого Поста), из последования литургии, из молитв перёд Причащением Св. Тайн, из жизни и наставлений великих святых и светочей Церкви.