О Жизни Преизбыточествующей

Среди христианских подвижников были «молчальники» — не в смысле всецелого выбрасывания из своего сознания всякого содержания (как к этому стремятся буддийские подвижники), а в смысле подавления и утишения бури страстей и помыслов и стремления прислушиваться к внутреннему Слову. Вот эта обращенность к внутреннему Слову и характерна и является решающим для души. Но тут возможны всякие самообольщения и соблазны: человек воображает, что прислушивается к внутреннему Божественному Слову, а на самом деле прислушивается к своему собственному слову, к всплеску, так сказать, волны собственной душевности. Не всякая тишина — Божия, бывает и воображаемый мир. И мир Божий дается не сразу, а только мужественному, самоотверженному подвигу. Не пассивность, не «квиэтизм» проповедовали эти отцы, а высшее напряжение духовных сил в молитве, которая потом переходит в молитву безмолвия. «Я сплю, но сердце мое бодрствует» (из «Песни Песней») — было поэтому излюбленным у них изречением. Подлинная внутренняя тишина есть плод подвига, есть плод молитвы, связана с молитвой. Она не есть какое–то безотчетно–пассивное состояние, беспредметное и самоуслаждающееся (как, например, изображено в известном романе Моргана «The Fountain» в переживаниях героя — самовлюбленного сухого полуатеиста — «мистика», ощущающего какую–то внутреннюю «тишину» в душе, пантеистически–расплывчатую, не связанную при том ни с каким подвигом и ни с каким нравственным напряжением, и любующегося ею [и собою!]). Мир и тишина для подлинного христианского мистика сопряжены с неустанной нравственной борьбой и даются только при непрестанном подвиге, и то на земле лишь урывками, лишь частично.

Мир Божий дается лишь при соучастии в Кресте. Но в самом этом молитвенном напряжении есть уже мир, в самом этом подвиге есть уже утешение! Решающим является не психологические переживания, а Его присутствие, Его близость, про которые сказано: «Он —мир наш». Его–то внутреннему голосу и внимает душа. «И беседуеши с ними многажды, яко другом Твоим истинным», говорится в одной молитве перед причащением (Симеона Нового Богослова). «Кто любит Меня, тот соблюдет слово Мое, и Отец Мой возлюбит его, и Мы придем к нему и обитель у него сотворим» (Ин. 14.23). И исполняется тогда обетование мира («Мир оставляю вам, мир Мой даю вам — не так, как мир дает»), и раскрываются глубины и богатство Присутствия Божия.

5

В том особенность христианского опыта, что вся ткань жизни с обыденньцми и заботами и работами, и страданиями и испытаниями пронизываются и просветляются глубинами Присутствия Божия.

Но как часто у многих весьма почтенных людей эти внутренние стороны, обращенные к Богу, если не отсутствуют, то мало играют роли в их жизни! А именно эта сторона внутренней устремленности к питающему Слову Жизни, внутреннего слушания этого Слова есть самая важная для человека. Чем больше кто прислушивается в духовной тишине к Слову Жизни, тем больше в нем самом течет этот источник Жизни. Так говорят нам те, кто прикоснулись к этому Источнику. И, как ни странно, больше всего раскрывается Он в смиренной детскости духа.

Мистическая встреча

1

Основа веры в Бога есть встреча с Богом; говоря языком богословия, есть самооткровение Божие: Бог Сам говорит душе, Сам «открывается» ей, «прикасается» к ней. Это и есть мистический опыт, который есть корень религии: непосредственная встреча с Богом в глубинах души.

Но иногда эта «встреча» достигает особой интенсивности и яркости. Все остальное, все земное, все тварное, отступает тогда на задний план, и только Бог один предстоит тогда душе. Такие решающие встречи бывали у некоторых святых и праведников и особенно «мистически» одаренных людей. Эти встречи были нередко моментом духовного перелома, кризиса всей внутренней жизни человека. Характерной чертой их является превозмогающее чувство Реальности, иной, высшей, все–покоряющей Реальности, врывающееся с победной, непреодолимой силой в обычную сферу психической жизни человека. Не я, а Он; не мои переживания, плохие или хорошие или даже умилительные, а Он, Который выше всех моих переживаний, — Он предстоит мне, покоренному, захваченному, малому и ничтожному, предстоит мне в Своем величии и мощи, и мне остается только склониться перед Ним, пасть перед Ним, как говорится об исцеленном слепорожденном в Евангелии от Иоанна. Я — ничто перед Ним, но Он снисходит ко мне.