Оазис

Елизавета Сагирова Лето придёт во сне Часть 2. Оазис

На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!

Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!

Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц —
Строгие глаза.

И чтобы не слышать
Пустяков — красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.

Так вот и жила бы,
Да боюсь — состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.

Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!

Марина Цветаева.

Пролог

Я парю в янтарном медовом мареве. Моё сознание стремится раствориться в нём, как уже растворилось тело, и я хочу этого, но что-то мешает. Может быть, отголоски недавней боли там, где раньше было моё лицо. А может, голоса, навязчиво лезущие в уши, мешающие оторваться от реальности, уплыть вдаль по молочной реке в кисельных берегах.

— Зачем тебе это нужно? — первый голос мне не нравится, мужской, грубый, со скандальными нотками, он царапает остатки моего сознания, как кора деревьев недавно обдирала ладони, — Куда ты смотрела, это же деньги на ветер!

— Не истери, — второй голос приятнее, он женский и звонкий как колокольчик. Пожалуй, ухватившись за него, я бы могла помочь себе уплыть быстрее, но и в нём есть нечто настораживающее, к чему не хочется прикасаться, — Я знаю, что делаю.

— Что знаешь?! Сколько ты денег отдала вот за это? Да мы больше на лечение потратим! И вряд ли вылечим, ты видела её лицо?! Она уже никогда не будет красивой.

— Не истери, говорю! Ватсон сказал, что лазерная шлифовка всё исправит.

— Ничего она не исправит, это же рваные, а не резаные раны! Да и не только лицо, она вся — в лоскуты! Ещё не факт что выживет.

— Выживет, раны не опасные. Сейчас кровь перельём, и очухается.

Кровь… Теперь к напоминанию о боли добавилось напоминание о страхе. Медовое марево поменяло цвет, стало багровым, сгустилось, уже не несло меня, а сжимало со всех сторон.

— Очухается, а потом ещё сколько её лечить?

— Сколько надо, столько и будем лечить! — колокольчиковый голос тоже изменился, в нём зазвучала сталь, — С каких пор ты оспариваешь мои решения?

— Не оспариваю! Поздно уже оспаривать, она здесь. Просто не понимаю, первый раз вижу, чтобы ты так глупо тратила деньги.

Колокольчик снова зазвенел, почти весело:

— У меня интуиция, Карл, ты должен это помнить. И интуиция мне подсказала, что эта потрёпанная куколка нам ещё очень пригодится.

— Это уже не куколка, — мужской голос напротив стал ещё более мрачным, — И ею не станет, хоть зашлифуйся. Вот со второй ты не ошиблась, хоть и придётся ждать, пока подрастёт. Сколько им обеим?

— Двенадцать. И ждать не обязательно, не мне тебе рассказывать.

— Ну, со второй-то возможно, а вот эта ободранная, ещё неизвестно когда вообще на ноги встанет.

— Не нагнетай. Раны хоть и глубокие, но кости целы, сухожилия не порваны. Девчонки — как кошки живучие, по себе знаю.

— Полицаи совсем оборзели — такие деньги драть за брак…

Багровое марево стало тяжёлым, давило со всех сторон, норовило залиться в нос и рот, вернуло мне боль, ноющую — в руках и ногах, резкую и дёргающую — в лице. Оказывается, тело никуда не делось, оно оставалось со мной и теперь напоминало о себе, плакало, жаловалось. Только чем я могла ему помочь?

— Кажется, пошевелилась. Надо сказать Ватсону, чтобы дозу увеличил.

— Не лезь не в своё дело, — колокольчиковый голос отдалился, звучал глухо, — Пойдём, не будем ему мешать.

Раздались удаляющиеся шаги, что-то стукнуло, и наступила тишина. Я надеялась, что уж теперь-то ничто не помешает мне уплыть по молочным рекам, оторваться от плачущего тела, дать отдохнуть и ему, и себе. Но из багрового марева внезапно сунулась ко мне оскаленная чёрная морда с горящими глазами и длинными белыми клыками в клочьях пены. Сунулась, рявкнула, и бросилась в лицо. А вместе с ней бросились воспоминания, принялись рвать душу, как недавно звериные клыки рвали тело.

Я попыталась закричать, закрыться руками, но густое марево не давало пошевелиться, и не выпускало крики, заталкивало их обратно в рот, душило.

Неожиданно сквозь него протянулась прохладная рука, легла на лоб, и голос, не похожий на те, что звучали до этого, сказал:

— Тихо, тихо… ох и сильная ты, девка! Казалось бы — в чём душа держится, места живого нет, а наркоз не берёт. Ничего, сейчас добавим…